воздуха ртом через один общий мундштук, при каковом процессе одновременно закрываются пальцами те или другие круглые отверстия, прорезанные в каждой трубке (в случае с гигантским инструментом Фонга, опоясывавшем город, воздух должен был нагнетаться ветром, а отверстия в трубках предстояло зажимать проживавшим поблизости невезучим горожанам).
Данный шенг имеет шестнадцать бамбуковых трубок, собранных вокруг полой позолоченной основы в форме бутылочной тыквы. Трубки стянуты вверху тонким золотым обручем на расстоянии тринадцати с половиной сантиметров от основы. Общая длина шенга от мундштука до верхней точки самой большой трубки составляет тридцать шесть сантиметров, а диаметр в самой широкой его части у основы — двенадцать сантиметров.
Изучая этот инструмент, мы снова обнаруживаем сходство между алхимией и музыкой, сопряженное, что неудивительно, с участием воздуха — легчайшего и наиболее эфемерного из элементов. Считалось, что участие воздуха обеспечивает необходимое единство и родство между различными по своим свойствам и характеру субстанциями. Так и музыка умеряет бушующие в груди человека страсти и противоречивые чувства. Алхимики часто держали под рукой духовые музыкальные инструменты как напоминание о том, что истинное мастерство и власть над элементами требуют скорее гармонии и соразмерности, нежели приложения силы.
ПРИ ПРАВИЛЬНОМ ПОДХОДЕ ОНО МОЖЕТ ВОСПАРИТЬ ОТ ЗЕМЛИ К НЕБЕСАМ
Когда я увидел кадуцей на двери Ханны, у меня в горле слегка запершило от мгновенного выброса в кровь адреналина. Аналогичное чувство я испытал позапрошлым вечером, стоя возле своей квартиры. Позавчера, правда, переизбыток адреналина был вызван сильным удивлением, теперь же я просто- напросто испугался. Не за себя — за Ханну. И что было силы заколотил в ее дверь. Никакой реакции. Я открыл заслонку прорези для почты и прислушался: до меня донеслись шум воды из душа и громкое пение, заглушавшее, судя по всему, мой стук. Потом я услышал у себя за спиной легкое шуршание опавших листьев на тропинке, но не обращал на это внимания, пока чья-то сухонькая ручка не схватила меня сзади за ворот рубашки, оцарапав при этом острыми ногтями шею.
— А вот и мой новый жилец, — ехидно произнесла миссис де Соуза, когда я повернулся к ней. Она была в уже знакомых мне шлепанцах и бесформенном домашнем халате, а в лице отражались презрение, удовлетворение и скрытое ликование. — Я слышала, как сегодня у Ханны хлопнула дверь — а по будням она раньше восьми тридцати не выходит, — и задалась вопросом, уж не пытается ли какой-то человек выбраться из дома незамеченным. И подумайте только, кого я здесь встретила: страстного поклонника и любителя подглядывать в одном лице.
— Уверен, миссис Роув испытает немалое облегчение, когда узнает, что на свете есть человек, отслеживающий каждый шаг ее дочери.
— Я просто хотела напомнить вам о нашей маленькой договоренности. Как вы уже знаете, я терпеть не могу, когда молодые люди…
— Оставьте это, миссис де Соуза. Ханна — взрослая женщина, ей уже за тридцать, и она вам не дочь.
Поначалу у нее покраснело и перекосилось лицо, как от удара. Потом она сникла, словно из нее выпустили воздух, а на глаза навернулись слезы.
Я пару раз ковырнул носком ботинка землю, быстро пробормотал извинения, хотя и неразборчивые, но почти искренние, и заторопился к своей машине. Оглянувшись напоследок через плечо, я увидел, что миссис де Соуза все еще стоит на прежнем месте и, поднеся руку к лицу, вздрагивает всем телом. Вот так — не было еще и восьми утра, а я уже заставил умыться слезами старую даму.
Прежде чем отправиться в Уикенден, я заехал к себе на квартиру, принял душ, переоделся и положил в карман присланный мне зуб. На автоответчике сообщений не было, как и писем в почтовом ящике, а на двери не висело никаких посланий. Я отсутствовал почти двое суток, а между тем никто мной не интересовался и ничего не хотел передать. Если разобраться, обычное дело. Но я в первый раз за все то время, что здесь поселился, не почувствовал себя вычеркнутым из жизни. Я знал, что жизнь продолжается, а некоторые сопутствующие ей и касавшиеся меня лично детали просто еще не успели окончательно оформиться.
Парковочные площадки в нижней части Уикендена редки, и поскольку было еще достаточно рано, я оставил машину на Шелден-стрит перед выкрашенным голубой краской деревянным домом с развевающимся над гаражом большим португальским флагом. Выходившая на улицу темно-красная дверь оказалась широко распахнутой. Сквозь дверной проем виднелась длинная узкая комната с линолеумом в шашечку, баром с несколькими высокими стульями, бильярдным столом, диванчиками и телевизором, по которому показывали собачьи бега. Над стойкой бара висели стилизованные часы в виде голубой жестянки пива «Бад лайт». Рядом с часами помешалась грифельная доска, на каких пишут названия порционных блюд. В данный момент на ней красовалась многозначительная, но непонятная мне надпись: «Как в воскр. веч. Жарен. ветч. не буд. до вт.». Раньше я жил в двух кварталах от этого места, но сего маленького вертепчика не замечал. Внутреннее убранство заведения мне понравилось, и я решил заглянуть в него.
— Членская карточка есть? — осведомился толстяк, стоявший за стойкой бара. Он был в желтой в