Райли одной рукой ответил на его рукопожатие, а другой достал из кармана кастет и нанес сокрушительный удар по затычку. Тончайлов в прямом смысле слова опал, словно кто-то вытащил из него спинной хребет. Райли прошел в заднюю часть магазина, нашел газовую магистраль, вскрыл ее и положил рядом небольшое самодельное взрывное устройство, которое должно было сработать через сорок минут. Затем в своей небрежной манере, всегда вызывавшей у меня раздражение, протер салфеткой все места, до которых мы с ним дотрагивались, и протянул мне пару водительских перчаток. Потом мы вернулись в гостиницу, принадлежавшую кузену хозяина магазина, забрали свои чемоданы, расплатились за ночевку и зарезервировали билеты на ближайший рейс до Брюсселя.
Алхимики ценили монету не только за изображенный на ней портрет Медеи, но и за белизну, цвет ее в сравнении с весьма неустойчивой радугой возвещал о скором появлении новой стабильной субстанции.
Медея была дочерью Ээта, царя Колхиды, каковая нынче является частью Грузии, прилегающей к Черному морю. Фессалийский принц Ясон, отправившийся на поиски золотого руна с подачи своего дяди Пелия, поднялся по реке Фазис к столице Ээта — вероятнее всего, Кутаиси или Вани. Ээт обещал отдать золотое руно Ясону при условии, что последний наденет ярмо на двух огнедышащих быков, вспашет и засеет поле зубами дракона, из которых потом вырастет армия воинов. Медея, опытный изготовитель всевозможных настоек и приворотных зелий (современное слово «медицина» произошло от ее имени, а «медик» являлось прозванием Медеи в Грузии), передала Ясону средство, позволившее ему укротить быков, одолеть дракона и получить золотое руно.
Продолжение этой истории имеет различные варианты. По версии Еврипида, Ясон привез Медею домой, но потом оставил ради выгодного брака с Главкой — дочерью царя Креонта. В этой связи у Медеи развилась прогрессирующая мания, получившая свое завершение в детоубийстве. Еврипид заканчивает свою трагедию сценой, когда Медея воспаряет в крылатой колеснице к богу солнца — своему дедушке. В грузинской версии, однако, говорится, что афинский царь Эгей, желая заручиться услугами столь знаменитой ведуньи и поддержкой ее воинственного отца-царя, вывез ее с детьми из Фессалии в Афины, а оттуда переправил в Колхиду. Зелье, которое она дала своим детям, остановило на время их дыхание; затем она зарезала над ними ягненка и продемонстрировала их — бездыханных и окровавленных — своему мужу, желая доконать его и свести с ума. После того как хитрость удалась, она оживила детей и увезла с собой на родину, где прожила более ста лет, отдаваясь материнским заботам, занимаясь целительством и консультируя (но никогда в постели) афинского царя.
Отец Лаврентия, участвовавший в восстании 1924 года, избежал смерти, укрывшись под грудой трупов, в которую некий идейный или просто выживший из ума красноармеец из Воронежа выпустил пятьсот шестьдесят четыре револьверные пули. Восемнадцать месяцев спустя отец Лаврентия был депортирован и умер по пути в Сибирь, оставив после себя трех сыновей и беременную жену.
Местные партийные чиновники не выпускали из поля зрения Давида, поскольку он был старшим сыном депортированного. Когда ему пришло время служить в армии, его заслали на отдаленный блокпост, затерянный в Каракумской пустыне. Однажды, в прострации от отупляющей скуки и самогона, он принял брошенный офицером вызов и проглотил пять живых скорпионов, от чего и умер мучительной смертью. Кончина была столь ужасна, что даже внуки его начальника по сию пору вспоминают о ней.
Звияд, второй сын, утонул во время учений подводных лодок в районе Вильнюса.
Леон, третий сын, предпочел в Советской армии, угробившей его братьев, не служить, убежал в Турцию и обосновался у подножия Тальских гор. Там он принял мусульманство, прервал все контакты с семьей, открыл маленькое кафе в тенистом месте и до сих пор здравствует, ведя обеспеченную, но довольно бесцветную жизнь, хотя временами его и тревожат призраки прошлого.
Лаврентий женился на девушке с лошадиными зубами и толстыми лодыжками, из интеллигентной семьи со средним достатком, и со временем стал весьма преуспевающим батумским дантистом, хотя в частной жизни был ленив и безынициативен. В 1983 году, когда все, включая жену, считали его слишком старым для невозвращенца, он был послан в Филадельфию на международную конференцию зубных врачей в качестве делегата от республики Грузия. Оказавшись в Филадельфии, он попросил политического убежища и на родину уже не вернулся.
За четыре месяца до этой поездки его кузен Борис (сын родственника, который, как шептались, предал отца Лаврентия) приехал в Батуми из Ленинграда. Не для того, разумеется, чтобы там обосноваться — к этому времени он уже сделал карьеру партийного функционера и курировал школу марксизма- ленинизма при советском военно-морском офицерском тренировочном центре в Прибалтике, — но чтобы навести справки относительно «двух забавных монеток, которые дедушка перед смертью собирался закопать в церкви, чтобы русские не наложили на них лапу». Зарытые, увещевал своего родственника Борис, они никакой пользы не принесут, но зато станут гордостью жителей Батуми, когда их выставят в Музее искусства народов СССР в Москве. Он говорил, что для себя ему ничего не нужно, лишь бы в старинном доме их общих предков открыли новую школу. А если власти в этой связи назовут школу именем славного сына города Батуми, то есть его именем, — что ж, он возражать не станет. Лаврентий старше Бориса и, возможно, лучше помнит рассказы дедушки. Возможно, он даже помнит, где именно дедушка закопал эти монетки. Если нет, Борису придется прислать команду русских специалистов, чтобы те разобрали церковь по кирпичику и как гребенкой прочесали развалы и территорию храма.
