Он стоял и смотрел. Но вот зашло солнце, поднялся прохладный ветерок, в прериях наступила безмолвная, тихая ночь.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
В газете «Нью-Йорк Геральд» от 18 января 1879 года отношение министерства внутренних дел к происшедшим событиям было изложено четко и ясно. О них сообщалось стране одной-единственной фразой: «Министр Шурц отказался говорить по этому делу».
Так просто, так прозаически инцидент был сдан в пыльные архивы истории. Министр внутренних дел Карл Шурц отказался говорить по этому делу – Карл Шурц, который родился в Германии, сражался во время революции 1848 года, бежал из своей страны, как бежали из неё тысячи немцев и до Шурца и после него, и который не раз видел слово «свобода», горевшее яркими, сияющими буквами на утреннем небе; Карл Шурц, который прибыл в Америку, когда Америка была полна обещаний и надежд, который отстаивал Линкольна, когда тот сделался президентом, и считал его своим другом;
Карл Шурц, который отказался от министерского поста в Испании, для того чтобы вернуться и бороться за сохранение федерации, и который видел, как текла кровь в Геттисбурге. И это был тот самый Карл Шурц, который, узнав, что приемная его канцелярии переполнена репортёрами, сказал:
– Гоните их в шею!
А когда его попросили высказать своё мнение, он заявил:
– Мне нечего сказать.
– Но сообщение из форта Робинсон…
– Мне нечего сказать.
– Но каково отношение правительства к событиям?
– Гоните их в шею! Мне нечего сказать. Министр читал и перечитывал полученное им донесение от капитана Уэсселса. Он читал его до тех пор, пока слова не потеряли всякий смысл и не заплясали перед его глазами. Он читал до тех пор, пока не перестал понимать значение таких слов, как «непокорность», «восстание», «мятеж».
Он сидел и сидел за письменным столом, а день уже кончился и наступил вечер. Через высокие окна своего кабинета он видел, как голые ветви деревьев постепенно исчезают во мраке. Его секретарь опять вошёл в комнату и сказал:
– Ещё один репортёр, сэр.
– Я сказал вам, чтобы вы гнали их всех!
– А мистера Джексона?
– Я не могу принять его.
– Он говорит, что не уйдёт и будет ждать. Он просил меня передать вам, что это запись интервью, полученного им у генерала Шермана.
Шурц кивнул:
– Скажите репортёру, что, ждать бесполезно: мне нечего сказать.
– Я передам.
Интервью лежало перед министром, и некоторое время он невидящим взглядом смотрел на него. Затем, протерев стёкла пенсне и надев его, принялся читать:
«Вашингтон, 16 января.
Генерал Шерман сказал сегодня, что военное министерство не располагает другой информацией о недавнем мятеже Шайенов, кроме уже опубликованной в «Геральде». Генерал только что отобедал и собирался на конгресс.
– Значит, вы читали сообщение о резне, учинённой над Шайенами, генерал? – спросил ваш корреспондент.
– «Резня, резня»! – повторил генерал Шерман. – Почему непременно называть это резнёй? Кучка непокорных, хитрых, вероломных индейцев, не щадивших жизни наших офицеров и солдат, точно это собаки, предприняла попытку убежать из-под охраны наших войск и, проводя в жизнь свой мятежный план, применила насилие. С ними поступили так, как они заслуживали этого, и стараться затушевать их преступление сладкими словами бессмысленно.
– Но, генерал, разве не могло быть особо зелёных обстоятельств, побудивших Шайенов к попытке освободиться?
– На этот вопрос легко ответить. Был дан приказ вернуть Шайенов из форта Робинсон на Индейскую Территорию. Они оказали сопротивление, подняли мятеж и бежали. На генерала Крука была возложена обязанность проследить за выполнением приказа. Отсутствие субординации в армии всегда влечет за собой расшатывание дисциплины. Можно ли разрешить индейцам делать то, чего мы никогда не допустим среди людей нашей расы? Нет, нет! Негодяи решили сопротивляться, чего бы это им ни стоило, и поскольку правительство вовсе не намерено подчиняться индейцам, сколько бы их ни было, то меры, которые мы вынуждены были принять, вполне соответствовали особым обстоятельствам этого дела.
– А вы не думаете, что какие-нибудь злоупотребления индейского агента могли вызвать индейцев на подобные поступки?
– Отнюдь нет. Шайенам было приказано отправиться из форта Робинсон на Индейскую Территорию. Их доставка туда находилась в ведении военных властей. Индейцы ехать не пожелали, и были приняты обычные в таких случаях меры, чтобы обезвредить их. Но это было сделано, видимо, недостаточно тщательно, в результате произошло столкновение между индейцами и нашими солдатами, выполнявшими приказ…»
Запись резко обрывалась, и Шурц ясно представил себе, как Шерман надевает пальто и готовится покинуть министерство, выбросив из головы все неясности и сомнения. Зависть, проснувшаяся в его душе, понемногу сменялась изумлением и даже страхом; он сидел и глядел, глядел на запись интервью.
Он позвонил секретарю:
– Этот репортёр, мистер Джексон, ушёл?
– Он заявил, что не уйдёт.
– Тогда проводите его сюда.
Джексон вошёл медленно, пытливо поглядывая на Шурца. Его длинное, некрасивое лицо было бесстрастно, широкая одежда измята. Он подождал, пока министр пригласит его сесть.
– Курите, – предложил Шурц, вынимая коробку сигар.
Джексон взял одну, откусил кончик и наклонился к спичке, которую ему поднёс Шурц. Глубоко затянувшись, он сказал:
– Свои, – улыбнулся Шурц.
– Благодарю.-Джексон всё ещё выжидал.
– Вы куда-то уезжали? Вы любите путешествовать?
– Терпеть не могу.
– Разве? Ну что ж, кому дома сидеть, кому путешествовать… Хорошая сигара стоит поездки за тысячу миль, верно?
– Полагаю, – согласился Джексон.
– Вы были на Территории? – спросил Шурц.
– Да…
Шурц вздохнул:
– Какой смысл поднимать шум из-за пустяков? Что кончено, то кончено, и надо забыть об этом, не правда ли?
