— Сколько раз ты будешь убивать меня? Сколько раз сжигать? — Альваро опустил глаза, потом тихо спросил: — Что, Томас, время пришло?
— Для чего?
— Для моей смерти.
— Нет, не пришло, — ответил Торквемада.
— Зачем же ты тогда явился? Твое присутствие мне тягостно. Я могу побыть один — вот и все, что мне осталось, а тут возникаешь ты, словно ангел мести, или лучше сказать — дьявол? Что тебе нужно, Томас? Ты пришел сюда ради спасения моей души? Тебя ведь всегда беспокоило, что станется с моей бессмертной душой. Я что, должен сделать признание?
— Ради спасения моей души, думаю, да.
Альваро рассмешили его слова. Он захохотал. Его все сильнее разбирал смех, тело его сотрясалось. Альваро, не в силах остановиться, согнулся от хохота, но тут Торквемада крикнул:
— Прекрати! Прекрати!
— Ради спасения твоей души, Томас! Никогда не думал, Томас, что ты сочтешь, будто твою душу нужно спасать. Заглядывал ли ты в свою душу, Томас? Она черна как смоль, но оправлена в золото. Она украшена миллионами золотых монет, отнятых у бедняг, которых ты сжег. Томас… Томас, ты — как горькое обвинение против человечества. Бог не в своем уме, иначе он не допустил бы, чтобы вода во время потопа пошла на убыль. Впрочем, зачем мне сомневаться в тебе, Томас? Если тебе случится шагнуть в вечность и полететь прямехонько в адскую бездну, ангелы с песнями подхватят тебя и спасут твою смрадную бессмертную душу. Надеюсь, тебя доставят в рай. Поверь, Томас, я всей душой надеюсь на это. Каждую ночь я молюсь, чтобы моя надежда сбылась, молюсь сразу трем богам — еврейскому, христианскому и мусульманскому. Молюсь, чтобы на небесах тебя встретили с распростертыми объятиями и приняли твою зловонную душу. Знаешь, почему я молюсь об этом? Можешь догадаться, Торквемада?
Альваро ждал ответа, глядя на Торквемаду с улыбкой, и, сам того не желая, приор спросил:
— Почему?
— Ответ очевиден, — улыбался Альваро, — я отвечу тебе напрямик: если мне суждено быть в аду, хочу быть уверен, что никогда больше не увижу тебя.
— В храбрости тебе не откажешь, Альваро, — признал Торквемада.
— Храбрость! — Альваро вскочил. — К черту храбрость! Что такое храбрость? Когда ты на дне, ниже уже не опуститься. Если летишь с обрыва — назад дороги нет. Мне нечего терять, Томас. Ты что, сожжешь меня дважды? Трижды? Десять раз?
— Ни разу. — Голос Торквемады звучал бесстрастно. — Я пришел освободить тебя.
Альваро подошел к Торквемаде и, глядя ему в глаза, прошептал:
— Что ты задумал, Томас? Ты уже сыт по горло дыбой и тисками? Это что, новый, более утонченный способ пытки?
— Я говорю правду. Я пришел освободить тебя.
— Нет, — сказал Альваро. — Никогда. — Он подошел к койке, сел и, уставившись в пол, пробормотал: — Никто еще не выходил живым из лап Торквемады. Я читаю тебя, как книгу, Томас, — как книгу смерти. Смерть — единственный друг Торквемады, смерть и камера пыток. Сколько сотен людей ты осудил на смерть, Томас?
— Но ты это знал, — напомнил Торквемада. — Ты все знал и оставался моим другом. Мы были друзьями, потому что твоя вера — а это и моя вера — была крепка.
— И теперь я за это расплачиваюсь, — перебил его Альваро. — Не говори мне о своей вере. У нас нет общей веры. У нас нет ничего общего.
Торквемада кивнул и произнес — отстранение, бесстрастно:
— Тем не менее я тебя освобожу, Альваро. На твое имущество наложен арест, и оно перейдет в собственность святой инквизиции. Я советую тебе уехать отсюда. Уехать с пустыми руками — ведь именно так мы приходим в мир, а для тебя, Альваро де Рафаэль, такой отъезд, я полагаю, равносилен отходу в мир иной. Поэтому, повторяю, уезжай. Твое имущество конфисковано, но ты можешь взять коня, седло и шпагу. Уехать ты должен сегодня же вечером. Если завтра тебя увидят в Сеговии, я прикажу арестовать тебя.
С недоверием глядя на Торквемаду, Альваро снова встал. Подойдя к двери, Торквемада распахнул ее и жестом пригласил Альваро покинуть камеру:
— Иди, Альваро. Я буду освещать твой путь.
Альваро подошел к приору.
— Так это правда? — понизив голос, спросил он. — Помоги мне Бог, ты не обманываешь меня, Томас? Не ведешь со мной двойную игру? Когда-то ты был мне другом… Пойми, у меня не осталось сил, мне не вынести…
— Я говорю правду, — отрезал Торквемада.
Альваро пристально смотрел на него.
— Я не могу благодарить тебя… и не буду. Будь ты проклят, мне легче умереть, чем быть обязанным тебе! Я не хочу, чтобы ты дарил мне жизнь.
Торквемада вышел за дверь, Альваро последовал за ним; он шел за пляшущим кругом света, и кто знает, что он означал — жизнь или смерть, правду или ложь, весь мир или ничто. В гневе и сомнениях Альваро шел за Торквемадой.
— Я слышу слова испанца — не еврея, — сказал Торквемада. — Но я не оказываю тебе милости, я плачу долг.
— Какой еще долг? — выкрикнул Альваро. — Ты мне ничего не должен.
— Не испытывай мое терпение, — оборвал его Торквемада, — и пойми меня правильно, Альваро: я ненавижу тебя не меньше, чем ты меня!
Теперь Альваро поравнялся с Торквемадой — он шел в круге света от факела по коридору, кивал, сжимал кулаки и снова кивал, соглашаясь со словами приора.
— Прекрасно! — сказал Альваро. — Так будет лучше, Томас. Только ненависть, Томас. Ненависть — и ничего больше. Так и запомним друг друга.
Торквемада ничего не ответил — он провел Альваро по коридору, потом вверх по лестнице, потом через монастырь — в послеполуденную прохладу сада. Они постояли в ожидании, любуясь садом, пока монах — по приказу Торквемады — не привел Альваро его коня. Альваро забрался в седло. На прощание они не обменялись ни единым словом.
Альваро поскакал прочь, но один раз все же оглянулся и увидел, что Торквемада все еще стоит перед монастырем. Он стоял там, высокий и суровый, и Альваро показалось, что лицо его бывшего друга искажено болью. Впрочем, когда Альваро оглянулся еще раз, он увидел лишь человека — праведного человека, внушающего страх и трепет.
16
Сначала Альваро заглянул в галерею. Мария сидела в кресле, глядя на пылающий огонь. Он не вошел в галерею, а сразу поднялся в свою комнату и обратился к большому зеркалу. Из зеркала на него смотрел грязный, мертвенно-бледный незнакомец с бородой — Альваро сам бы себя не узнал. Прежнего Альваро не стало. Альваро охватило чувство опустошенности и отчаяния, словно он уже умер и недосягаем ни для кого; это чувство не ушло и после того, как он сбрил бороду и обтер мокрой губкой тело.
В доме стояла непривычная тишина. Альваро сначала надеялся, что Катерина придет не раньше, чем он приведет себя в порядок, но сейчас уже недоумевал, почему не слышно никаких признаков ее присутствия, гадал, где бы она могла быть. Его вдруг охватило внезапное волнение, и он поторопился натянуть дорожный костюм — кожаные штаны, камзол, высокие и прочные сапоги для верховой езды, пристегнул шпагу и кинжал и, несмотря на предупреждение Торквемады, засунул в сапоги дюжину золотых монет. Он еще не решил, вернется ли в Сеговию, покинет ли город сегодня вечером или только на рассвете, но знал, что в Испании, как и везде, мужчине не пристало путешествовать без денег.
Одетый по-дорожному, со шпагой и в шпорах, Альваро вошел в галерею. Жена подняла на него глаза,
