39. Все разновидности искусства тяготеют к тому, чтобы превращаться в соответствующие разделы науки и, если угодно, ремесла; но тайна, без которой нет искусства, в том и состоит, что художник постоянно идет дальше того, что научная и ремесленная сторона искусства в состоянии предвидеть; и он постоянно идет дальше попытки дать научное описание и выработать строгие критерии того, что же такое искусство и какое искусство хорошее, а какое плохое.
40. Искусство — всегда целый комплекс за пределами науки. Оно на голову выше всех вместе взятых компьютеров. Можно, предположим, заложить в компьютер вкусовые пристрастия тысячи любителей музыки, с тем чтобы машина затем сочинила «их» музыку; но это значило бы отказаться от важнейшего принципа: произведение искусства — это прежде и превыше всего то, что способен создать только один человек. Это некое утверждение, которое делает один наперекор всем, а не утверждение, которое делает один на потребу всем.
41. Наука — это то, что может или могла бы сделать машина; искусство — то, чего машине не сделать никогда. Это просто определение того, чем искусству следует быть и чем оно непременно должно быть для человечества; это вовсе не отрицание уже доказанного факта, что наука отлично может справляться с производством продукции, которая вполне способна сойти за искусство.
42. Хороший ученый решительно перерезает пуповину, связывающую его частный личный мир, его эмоции, его «я» с его творением — его вновь открытым законом, или явлением, или свойством. Но хорошее произведение искусства — это всегда живой отросток, ответвление, второе «я». Наука обезличивает; искусство олицетворяет.
43. Трудно не поддаться искушению интерпретировать произведения искусства как явления, которые лучше всего можно понять, если применить к ним метод научного анализа и классификации; отсюда и вырастают такие научные дисциплины, как история и критика искусства. Отсюда и возникает иллюзия, будто все искусство укладывается в рамки науки, которая может его описывать, оценивать и систематизировать; отсюда же проистекает смехотворное убеждение, что искусство в конечном счете уступает науке, как будто природа уступает природоведению.
44. Это «онаучивание» искусства, столь характерное для нашей эпохи, — полнейший абсурд. Наука избавилась от вериг искусства и теперь избавляется от самого искусства. И в первую очередь она «онаучивает» самое сокровенное свойство искусства — тайну. Ведь то, с чем хорошая наука старается разделаться, хорошее искусство старается вызвать к жизни, — это тайна: тайна, смертоносная для науки и жизненно необходимая для искусства.
45. Конечно, я вовсе не отрицаю практической пользы научной критики — своего рода «природоведения» — искусства. Но мне бы хотелось, чтобы камня на камне не осталось от представления, будто искусство — это какая-то псевдонаука; будто искусство достаточно знать; будто искусство можно изучить в том смысле, в каком изучают электронную схему или эмбрион кролика.
46. Разные инструменты и языки; разные, на поверхности, представления о том, что первостепенно в существовании, и, следовательно, разные, на поверхности, цели; разный склад ума — и все-таки все великие ученые в некотором смысле художники, а все великие художники в некотором смысле ученые, поскольку они преследуют одну и ту же общечеловеческую цель: приблизиться к некой реальности, поведать о некой реальности, отразить некую реальность в символах, суммировать некую реальность, убедить в некой реальности. Все серьезные ученые и художники хотят одного и того же — истины, которую впоследствии никому не придется менять.
47. Всякая символизация — а вся наука и все искусство суть символизация — это попытка вырваться из плена времени. Все символы суммируют; вызывают к жизни то, чего нет; служат инструментами; позволяют нам контролировать наши движения в реке времени и тем самым являются нашими попытками контролировать время. Но если наука стремится к истинности на все времена относительно того или иного факта, то искусство стремится стать фактом на все времена.
48. Ни научно, ни художественно выраженная реальность не есть реальность самая реальная. «Реальная» реальность — это не имеющий смысла частный случай, абсолютная бессвязность, повсеместная изолированность, всеобщая разъединенность. Это просто лист чистой бумаги; ведь если мы заполняем бумагу рисунками или уравнениями, мы уже не назовем ее просто бумагой. И если наши интерпретации реальности — не «настоящая» реальность, то чистая бумага тем более не рисунок. Да, наши рисунки, наши уравнения — по сути псевдореальности, но это те единственные реальности, которые нас интересуют, потому что это единственные реальности, которые могут иметь отношение к нам.
49. Заниматься каким-нибудь искусством, или разными искусствами, так же важно для цельной личности, как обладать научными знаниями. И не из-за искусства как такового, а из-за того, что искусство дает художнику.
50. Все произведения искусства сперва доставляют удовольствие самому художнику и учат чему-то самого художника, а уж потом всех остальных. И удовольствие, и урок черпаются из объяснения своего «я» через выражение своего «я»; через умение видеть свое «я» — и все те многие «я», из которых складывается целое «я», — в зеркале того, что это «я» создает.
51. Всякое хорошее образование должно отводить искусству и науке равнозначное положение. Сейчас их положения не равнозначны, потому что большинство ученых не ученые в истинном смысле этого слова — не эвристические искатели знания, а техники и технологи или же аналитики-прикладники, использующие готовое знание. Технократический взгляд на жизнь по самой своей природе таков, что задает сугубо механистический и эмпирический подход ко всему в границах своей собственной сферы; опасность в том, что такой подход теперь практикуется применительно ко всем прочим сферам. И тому, кто из человека превратился в техника-технолога, искусство должно казаться занятием самым никчемным, поскольку ни оно само, ни его воздействие не поддаются оценке с помощью какой бы то ни было легко проверяемой методики.
52. Подлинный ученый никогда не сбрасывает искусство со счетов, не ставит под сомнение его ценность, не смотрит на него сверху вниз; и это я считаю едва ли не основополагающим в определении настоящего ученого.
53. Уже сейчас, в Америке особенно, мы наблюдаем стремление превратить искусство в своего рода псевдотехническую отрасль. Так, учебный курс с омерзительным названием «творческое письмо» прямо содействует распространению порочной идеи, будто достаточно овладеть техникой, чтобы создать нечто ценное, и вот уже с каждым днем множатся когорты писателей и живописцев, главная отличительная особенность которых — неприкрытая псевдотехническая бессодержательность.
54. Их произведения ловко смонтированы и по-модному привлекательны, или привлекательно модны, и все-таки целое — всегда только сумма составляющих, не более того. Нынче когда хвалят технику — хвалят всё. Безупречная скорлупа — но плоти под ней нет.
55. Разумеется, большинство хороших художников и все великие демонстрируют мастерское владение техникой. Но художники-псевдотехники подобны рыбаку, который думает, что самое главное в том, как обращаться с удилищем и насаживать на крючок наживку; тогда как самое главное — знать реку,
