будку — поговорить по телефону.
Когда он вернулся и сел за столик, Джейн почти допила своё пиво.
— Извини. Я подумал, что надо позвонить Ассаду. Он шлёт тебе привет.
— А мне было хорошо сидеть здесь. Впитывать здешнюю атмосферу.
— Тебе не хватает только ситцевого платьица из тридцатых годов.
— А тебе — полотняного костюма и университетского галстука?
— Да нет, пожалуй, я лучше перейму здешние обычаи и одежду.
— Хорошо, ты напомнил. Надо мне до отъезда купить галабийю. Лучше — две.
— Мне тоже. Для Каро.
— Интересно, могу я отсюда телеграфировать Энн, что прилетаю в понедельник? Если почта здесь так ненадёжна, как говорят?
Дэн колебался, упрямо разглядывая медный столик, за которым они сидели, потом поднял на Джейн глаза и улыбнулся:
— Сможет Энн перенести, если ты задержишься дня на три?
— А что?
Дэн не выдержал, потупился. Глаза её вдруг стали настороженными, во взгляде сквозила тревога.
— Мы могли бы лететь в Европу через Бейрут. Никакой доплаты. Оттуда всего несколько часов до этого твоего сирийского замка и до Пальмиры. Там можно переночевать. А потом — в Рим.
Джейн опустила плечи:
— Дэн, это жестоко!
— Чудеса современного транспорта.
— Ты же знаешь — я и так чувствую себя неловко из-за…
— Будешь выплачивать мне в рассрочку ежемесячно, в течение двух лет.
— Я совсем не то имела в виду.
— Придётся ехать на такси. Сирийцы иначе туда не пускают. Это совсем не дорого. Ассад говорит, самое большее — тридцать фунтов.
Она выпрямилась, сложив на груди руки:
— Так ты поэтому ему звонил?
— Может, ещё и не получится. Ведь сейчас пора паломничества в Мекку, и толпы паломников, видимо, едут через Ливан. Но он попытается выбить нам билеты. — Он храбро уставился прямо ей в глаза, выдавив из себя улыбку. — В данный момент мадам Ассад звонит своей сестре, чтобы та нашла нам хорошего водителя.
Некоторое время Джейн молчала. Потом произнесла:
— Чувствую, что меня просто опоили каким-то зельем и умыкнули.
— Здесь это не принято — тут тебе не Китай. Договорились полюбовно.
Но она не нашла это забавным.
— Мне же столько нужно сделать…
— А вот нечего было так подыгрывать Хуперам.
— Да я же только старалась быть с ними повежливей.
— Вот и расплачивайся теперь за это. — Она ответила на его улыбку полным сомнения взглядом. А он продолжал: — Не трусь. Пальмира — место не хуже прочих. Стоит мессы… Даже Ассад признал, что нельзя упустить такую возможность. И мне интересно посмотреть.
— А твой сценарий?
— Трёхдневный отдых ему не повредит.
— А визы разве не нужны?
— Их выдают на границе. — Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться, понимая, что её строгие взгляды терпят поражение в борьбе с соблазном. — Честное скаутское!
Но не всё так легко сошло ему с рук. Её карие глаза снова пристально на него глядели, и было в них столько ума и проницательности, словно она давно привыкла рассматривать этические проблемы под микроскопом.
— И давно ты это запланировал, Дэн?
Почему-то он не смог найти шутливого ответа на этот вопрос и опустил взгляд; потом пробормотал, как мальчишка, обвинённый в обмане сердитой учительницей и вовсе не ожидающий, что его правдивому объяснению поверят:
— Нет. Но очень тебя прошу.
В молчанье других голосов
В этот вечер — последний вечер на корабле — у них не выдалось больше ни минуты, чтобы побыть вдвоём. Те несколько минут, что Джейн переодевалась, Дэн провёл у себя в каюте, перечитывая неоконченное письмо к Дженни. Он писал его, стараясь её развлечь, приуменьшая удовольствия, преувеличивая скуку путешествия… давая понять, что тут завидовать нечему. Даже на этом уровне письмо не было честным; кроме того, о Джейн он вообще писал не много, да и в этом немногом она выглядела как новейшей формации социалистка из уютной гостиной, постепенно обучающаяся реальной жизни; совсем ничего не писал он о том, что творится у него в душе, об истинных чувствах, о своём восприятии происходящего; письмо было не чем иным, как паутиной лжи, сплетённой из умолчаний, дешёвенькой пылью в глаза, отвратительным плацебо405, оскорблением её стараний писать откровенно и честно. Он скомкал странички, открыл окно и разжал пальцы, дав бумажному шарику слететь на несколько футов вниз, в спокойные воды Нила. Шарик лениво поплыл прочь, исчез из вида. Дэн достал открытку с пейзажем острова Китченера, купленную в отеле, и написал:
Он перечитал написанное. Получилось ещё лживее; а первое предложение (если бы он только знал!) из-за её «последнего вклада», конверт с которым в это время уже лежал, нераспечатанный, в Торнкуме, оказалось гораздо худшим оскорблением; однако умолчания и двусмысленности в открытке были настолько явными, что Дэн почувствовал, как утихают угрызения совести. Он бросил открытку в корабельный почтовый ящик, когда шли обедать.
После обеда обе группы смешались, будто теперь, когда предстояло расстаться, вполне можно было обойтись без барьера, разделявшего восточноевропейцев и французов. Заверения в крепости интернациональной дружбы походили на чеки, выписанные таким поздним числом, что их вряд ли когда- нибудь можно будет представить к оплате, а выражение добрых чувств в большинстве случаев отдавало притворством. Но Джейн с Дэном были искренне опечалены прощанием с герром профессором, с которым они не смогли побыть наедине (его паства устроила небольшой пир в его честь), с молодым французом Алэном и даже с Хуперами. Они подозревали, что Хуперов ждёт трудное будущее, что брак их рано или поздно распадётся. За обедом Дэну удалось порадовать их сообщением, что они с Джейн решили последовать их совету и собираются посетить Пальмиру по пути домой. И если англичанство Дэна заставляло его внутренне ёжиться при мысли о том, что совет Хуперов в таких вещах хоть чего-то да стоит, менее снобистская часть его существа была радостно тронута энтузиазмом, который вызвала у молодой пары эта новость. Вот здорово, просто фантастика! Посыпались новые описания, объяснения, ненужные советы: Сирия, сама по себе, страна серая и чертовски грязная, настоящее полицейское государство, поосторожнее с фотокамерой… Джейн говорила мало, будто хотела показать Дэну, что всё ещё не вполне
