Я попытался вспомнить Маргарет: маленькая женщина с напряжённой улыбкой, вечно молчавшая, если с ней не заговаривали; казалось, ей всегда не хотелось быть там, где она в тот момент находилась. В Оксфорде она не училась, и я знал о ней очень мало.
Барни разглядывал салон.
— Вперёд, к Республике! Пусть какой-нибудь другой бедолага воспитывает этих паршивцев.
— Прости, я не знал.
— Да я сам виноват. Вечно времени не хватает. А то и терпения. — Он вздохнул и отхлебнул виски, потом сменил тему: — Ты вернёшься сюда, как только…
— Нет. Закончу сценарий дома.
Он улыбнулся мне своей прежней улыбкой — всепонимающей, испытующей:
— Дома? Разве это и теперь для тебя — дома?
— В Англии? Господи, да конечно же. У меня в Девоне ферма. Небольшая.
— Кэролайн мне говорила. Звучит здорово.
Мы принялись обсуждать состояние дел в Великобритании. Разумеется, я распознал хорошо знакомые мне симптомы: сомнения, разочарованность, золотые плоды, обернувшиеся восковым муляжем, мечты, обратившиеся в прах. Но сам я никогда не признался бы ему в этом. Можно предаваться самобичеванию с теми, кого любишь, но не с теми, к кому испытываешь презрение. Я пришёл к выводу, что он очень не хочет, чтобы я слишком много говорил о нашем прошлом с Каро. И очень хочет получить положительный отзыв: у него масса проблем, и он не воспринимает себя слишком уж всерьёз.
Стали разносить еду; я воспользовался этим предлогом, чтобы прервать беседу: мол, я не спал ночь, а есть мне не хочется. Ему очень хотелось как-нибудь пообедать вместе, если я задержусь в Лондоне. Я пробурчал что-то вполне подобающее. И лёг. И провалился в сон — глубокий, без сновидений: так спят обречённые.
Тарквиния
У них выдался один поистине золотой период. Энтони услышал о пустующей в Риме квартире, и через год после окончания Оксфорда они вчетвером провели там шесть недель — самый разгар лета. Трое выпускников покинули университет лишь формально: Энтони теперь преподавал там, в Вустер-колледже, Дэн стал режиссёром студенческого театра — за гроши, так что приходилось жить на восемьсот фунтов в год, полученные в наследство от отца. В декабре Энтони и Джейн обвенчались. К тому времени, как они отправились в Рим, она была уже на четвёртом месяце беременности. Их свадьба получилась торжественной и пышной: многочисленные родственники собрались при полном параде, Дэн был шафером. Джейн официально приняли в лоно католической церкви за месяц до свадьбы. После Нового года молодые переехали в отдельный дом в Уитеме. Дэн и Нэлл обошлись скромной церемонией в мэрии: они зарегистрировали брак сразу после того, как Нэлл сдала выпускные экзамены, и в Риме проводили как бы символический медовый месяц. Год назад Дэн и вообразить не мог, что такое возможно. Но за год очень многое переменилось.
После acte gratuit ему хотелось хотя бы на несколько недель избежать встречи с Джейн. Но она появилась в его комнате вместе с Энтони на следующий же день, когда он сидел там, зарывшись в книги. Это произошло так неожиданно — именно на это она, конечно, и рассчитывала, — что Дэн не успел испугаться. Утренние газеты уже сообщили, что Джейн и Дэн обнаружили труп неизвестной женщины (её убийца так никогда и не был найден). Энтони, казалось, испытывал смешанные чувства, был удивлён и заинтригован и жаждал услышать версию Дэна о случившемся. Нужно было вести себя с ним как обычно… как и с Нэлл в тот же день, но несколько раньше. Нэлл знала — он занят зубрёжкой, и прикатила на велосипеде сразу после завтрака, перед лекциями. Обмануть её ничего не стоило. Она ничего не заподозрила, была совершенно потрясена происшедшим, это ужасно, чудовищно, да ещё «в их любимом, таком идиллическом уголке».
Дэн обнаружил, что может смотреть на Джейн без всякого смущения. Он даже ощутил несколько запоздалую жалость к Энтони и, поняв, что пудрить доверчивые мозги не составляет труда, решил отпустить себе грехи. Ведь то была просто комедия, десятиминутное помешательство. Он понимал, что бежит от реальности, сознательно снижает значение происшедшего… он даже стал сравнивать Нэлл и Джейн, убеждая себя, что Нэлл лучше, что он не испытывает ревности. Но тут Энтони вышел в ванную, оставив их в комнате одних. День был жаркий, Джейн, подобрав ноги, сидела боком к саду на подоконнике, а Дэн растянулся на кровати. Оба молчали, избегая глядеть друг на друга, и реальность, не желая уступать место комедии, снова предстала перед ними. Вдруг Джейн спрыгнула с подоконника и подошла к кровати. Дэн посмотрел ей прямо в глаза. Она медленно произнесла:
— «О, будь конец всему концом…»99
— Да ладно.
— А Нэлл?
— Обошлось. Она утром заходила.
Он пристально смотрел ей в глаза; она не выдержала и отвернулась.
— Ты на меня сердишься?
— А ты помнишь, чем кончается этот абзац в речи Макбета?
— Нет.
— «Кто стал бы думать о грядущей жизни?»
Она хотела что-то ответить, но передумала и плотно сомкнула губы.
Потянулся долгий миг молчания.
— Мы с Нэлл вчера хорошо поговорили. О тебе.
— Делились впечатлениями?
Она проглотила сарказм. Потом сказала только:
— Ты сердишься.
Он заложил руки за голову и уставился в потолок.
— Ты, кажется, уже жалеешь о том, что случилось.
— Только если это оставило у тебя чувство горечи.
— Так что же вы с Нэлл про меня решили? Подхожу я ей или нет?
Снаружи послышался голос Энтони, и они догадались, что ему встретился студент из комнаты над парадным входом: они вместе учились в Уинчестер-колледже. Джейн немного помолчала.
— Дэн, если я сумею теперь остановиться, я ещё смогу быть счастлива с Энтони. Но если мы не остановимся… И Нэлл так хочет выйти за тебя замуж. Может, даже сильнее, чем ты себе представляешь. — Она стояла, разглядывая каминную полку, но теперь обернулась и взглянула на него. — А мы с тобой всегда будем в чём-то гораздо ближе друг другу, чем им.
— В идиотизме.
Она улыбнулась. Потом сказала совершенно серьёзно:
— В том, чем пожертвовали ради них.
Дверь отворилась, и энергично, как всегда, в комнату вошёл Энтони. Джейн обернулась к нему:
— Дорогой, этому бедняге надо вернуться к занятиям. Мне тоже.
Тут Дэн почувствовал прилив ненависти. Джейн произнесла это совсем как Нэлл. Может, обстоятельства и оправдывали то, как естественно она сыграла нормальную оживлённость, но само напоминание о том, какой прекрасной актрисой она была, омрачило только что происшедшую между ними сцену. Джейн как бы взяла на себя роль умудрённой жизнью, готовой на самопожертвование женщины, уже примеряющей костюм новообращённой католички. И самым странным было то, что он всё-таки чувствовал — где-то в глубине души она его действительно любит, понимает гораздо лучше, чем её сестра, желает его физически гораздо сильнее, чем будущего мужа. То, что случилось, походило на попытку выломиться из мифа о самой себе… и попасть в миф, созданный Рабле; но когда оказалось, что этот последний требует вероломства и слишком тяжких моральных затрат, она попала в двойные оковы, вернувшись туда, где была.
