Я пробыл в забытьи недолго, но, когда очнулся, понял, что не хочу больше ничего знать о той своей жизни, если только это была моя жизнь. Скорее всего, просто галлюцинации от кислородного голодания. Когда-то в школе по курсу новой истории мы проходили Вторую мировую войну, вероятно, что-то отложилось и сейчас всплыло. Это тогда людей убивали с помощью газа в концентрационных лагерях. Или в первую? Теперь-то все гораздо проще. Я не мог в этом участвовать. Не мог.
Пульс стучал в висках, в глазах было темно. Темные камни подо мной вдруг стали очень скользкими. Я пытался подняться и снова падал.
Горы вокруг вдруг стали звучать. Этот звук сливался с завыванием ветра. Я слушал музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать до сих пор. Она пронизывала каждую клеточку моего тела. Она не была трагической, эта музыка, потому что трагедия – это человеческое понятие, а она не была человеческой. В ней не было скорби. И в то же время я почему-то понял, что мы не просто кусочки протоплазмы на поверхности этой планеты, то, что мы делаем, имеет значение для вселенной. Каждая оборванная жизнь, каждое страдание влияют на звездные спирали.
Дневник Хельги Кохрау
10 января 1943 года
Я проклинаю тот день и час, когда согласилась на предложение Дитриха. Трижды правы были родители, когда советовали мне вместе с ребенком уехать к родственникам в Швецию.
Сегодня мне опять пришлось пороть эту беременную еврейку. Мало того что она не выполнила дневную норму, так еще и одеяло не могла аккуратно заправить. Как назло, Бергманиха приперлась в барак. Она и так ко мне неравнодушна, сука, а тут просто встала и смотрела во все глаза, как я буду исполнять свои обязанности. А потом… Может быть, если я напишу об этом, станет легче. Я заметила, то, что я отдаю бумаге, отпускает меня. Потом Бергманиха сказала, что хватит мне прикидываться чистоплюйкой. Придется поучаствовать в казни. Это мне на плацу предстоит дать сигнал, чтобы на нее спустили овчарок.
12 января 1943 года
Они разорвали ее быстро. Она не мучилась.
И во всем виноват этот чертов ублюдок Отто. О, если бы мне когда-нибудь довелось его встретить… Я бы убила его голыми руками…
Чаран Гхош
Здесь вообще трудно спать. И мне совершенно не хочется. Всего-то осталось не спать 36 часов. Ничего, потерплю. Чем еще раз туда попасть.
В прошлый раз я, можно сказать, любимым делом занимался вместе с этой сучьей блондинкой. Женщину порол. Вот только она была беременная, и кнут был такой, что на коже оставались рубцы, которые сразу же вспухали синим. И она так кричала… А потом из нее хлынула кровь, целое море крови. Господи. Я никогда больше не ударю никого. Никогда. Лейла, прости меня. Это был не я.
Получается, что я отвечаю за то, что делал не я. Ведь я ничего из этого не помню. Что такое я? Раз я вижу эти картины, значит ли это, что воспоминания живут где-то во мне? Почему они так долго были от меня закрыты?
Дневник Хельги Кохрау
22 ноября 1943 года
Скверное настроение не оставляет меня уже давно. Ситуация на фронтах осложняется все больше и больше. Но дело даже не в этом. Я не могу понять, неужели фюрер не знает о том, что здесь происходит. В нашем лагере – только женщины. Многие из них ничем не отличаются от ариек – такие же светловолосые, с голубыми глазами. Логично было бы определить их работать на военное производство, для победы великой Германии. Но здесь все организовано так, что все они все обречены на медленное мучительное умирание.
Бараки переполнены. В бараках холодно. Никто не топит печь, да и нечем. Очень много больных. Они лежат на трехэтажных нарах по трое, по четверо. Соломенные матрасы давно стерлись в пыль, и они лежат на голых не струганных досках.
После того как у еврейки, которую мне пришлось пороть, случился выкидыш, я не могу спокойно смотреть на беременных. Пронизывающая боль раздирает мой живот.
Просить Алекса увезти меня отсюда бессмысленно. Я как-то заикнулась, но он сразу оборвал меня. Он уверен, что здесь для меня сейчас самое безопасное место. Хочет, чтобы я тоже занималась его дурацкой гимнастикой. Говорит – очень успокаивает.
30 ноября 1943 года
В третий барак поступила еще одна беременная еврейка. Хотя на еврейку она не очень-то похожа. Кажется, она попалась на том, что подкармливала партизан, среди которых был и ее муж-белорус. Да, конечно, за это полагается смерть, и она знала свою судьбу. Но ребенок…. Она не похожа на крестьянку. Ее лицо, глаза выдают образованную женщину. Я почему-то не могу допустить, чтобы они погибли. Не могу. Но ее в любой момент могут забрать в газовую камеру.
5 декабря 1943 года
Кажется, выход есть. Но это настолько опасно, и прежде всего для меня, что я не буду это описывать здесь. Эта идея захватила меня полностью. Я думаю только об этом. Времени все меньше.
