– Скажи мне, – сказал Диего.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Что-нибудь.
Это была своеобразная игра. Диего нравился мой голос после занятий любовью, поэтому он всегда пытался заставить меня разговаривать.
– Ты заметила?
– Что?
– Что с тех пор, как уехал Августин, ты снова начала кричать. – Он накрылся одеялом, несмотря на то что было очень жарко.
– Громко? Я громко кричу?
– Достаточно. Но мне нравится, мне этого не хватало.
Мы обычно не говорили о таких вещах, но иногда я думала, что это я научила его заниматься любовью. Сантьяго научил меня, а я научила Диего. Не думать, например. Я, которая не прекращала думать ни на одну секунду, которая думала о нескольких вещах одновременно, которая думала, даже когда спала, даже когда видела сны. Для меня секс стал оазисом в пустыне: единственным местом, где я могла вообще ни о чем не думать. Секс и танцы были не совместимы с размышлениями; Диего не умел танцевать, но мы с ним занимались любовью, и я добилась того, чтобы он тоже ни о чем не думал. Чтобы он не вскакивал с кровати, как чертик на пружинке, когда мы заканчивали. Я научила его забывать обо мне, быть эгоистом, иногда даже жестоким. Делать это в любое время суток, в разных местах в доме, со светом или без, медленно или быстро. Нам больше нравилось медленно. Мы называли это «эрозия». Мне нужно будет сдерживать себя и не кричать, когда приедет Сантьяго. Может, рассказать ему? Может, рассказать ему сейчас про Сантьяго?
– Как дела у Веро с ее женихом? – спросил Диего, рассматривая на потолке влажное пятно рядом с люстрой.
– Плохо. Они то ругаются, то мирятся, потом снова ругаются. Единственная причина, почему они до сих пор вместе, – это то, что они прекрасно проводят время в постели.
Диего заложил руку за голову.
– В какой-то степени я могу их понять, – продолжила я и увидела, как его тело под одеялом напряглось.
– По крайней мере со мной у тебя нет такой проблемы. – Я хочу сказать, что нас связывает не только это.
Он сел на край кровати, спиной ко мне и начал одеваться, как в первые разы, когда мы занимались любовью.
Ему не нравилось его тело, и он не хотел, чтобы я его видела. Однако мне он казался красивым: высокий, стройный, покрытый волосами. Я потратила несколько месяцев, чтобы хорошенько рассмотреть его голым. Я раскрывала его ночью, пока он спал, и любовалась им.
Он пошел в гостиную забрать свои часы, как герой идет забирать свою шпагу, без которой он теряет свое могущество.
Я надела футболку, пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Достала щипчики из косметички и выщипнула волос, который вырос у меня на подбородке. Затем я рассмотрела свои глаза; я использовала зеркало, как лупу, которую настраивала, приближаясь и отдаляясь. «Виргиния Гадеа, – сказала я. – Виргиния Гадеа, Виргиния Гадеа». Я прильнула губами к зеркалу и снова отодвинулась. Это была красивая сцена.
Иногда моя жизнь казалась мне пародией на какой-нибудь фильм. Но не все сцены были хорошими. Надо, чтобы у человека было две жизни, подумала я, вторая должна состоять из того, что нам нравится в первой, чтобы мы могли пережить это еще раз. Однако это было свойственно только плохим фильмам: сплошные кульминации, яркие моменты и никакого круговорота событий. Может быть, это вовсе и не проблема плохих сцен, а всего лишь недостаток средств.
13
Мужчины-партнеры