человека?
Оба протяжно вздохнули, и Сезар продолжил:
— Вот уже много лет я терплю пытку: у ног моих течет золотая река, мне же с трудом удается выловить из нее несколько песчинок! Ночами я иногда даже вскакиваю от бешенства! Как я радовался, когда ехал в Гвасталлу! Я знал кое-что о светлейших герцогах Гонзага, достоинства и недостатки членов этого рода были известны мне досконально. В доме Гонзага соединились обыкновенные черты всех полуденных государей: изящество и обаяние с гордостью и порывистостью. Все они, думал я, купаются в роскоши. От одного только взгляда на Италию, мой мальчик, у меня закружилась голова. Ведь у нас в Гаскони я питался кукурузой и каштанами, в Париже носил заплатанные камзолы. А здесь — солнце! Красивые женщины! Музыка! Ученые, высокомерные и невоздержанные господа! Воздух, напоенный любовью! Сокровища искусств! Палаццо и соборы из цветного мрамора!
— И вы решили, отец, — перебил его Антуан, — что здесь вы наверняка разбогатеете? Я вас понимаю — ведь и мне пришли в голову те же мысли, когда я проезжал через Турин, Перуджу, Парму и прочие пышные и веселые города.
— Будьте уверены, вам повезет больше, чем мне. Я открыл вам путь к богатству. Сам же я скоро умру. Мне понадобилось пятнадцать лет лишений, коварных козней, изнуряющей душу лжи, мелочных расчетов, чтобы накопить горсть золота. Ну, да из камня не выжмешь ни капли — не вытянешь и пистолей из государя, который не смотрит на женщин, не зарится на чужое добро и хочет быть для подданных отцом и благодетелем…
Антуан в сердцах вскочил, пнул ногой свой табурет и вскричал:
— Так ради этих-то жалких грошей вы вынудили меня покинуть гору святой Женевьевы, промчаться через Шампань, Бургундию, Бресс, Савойю, в снегопад перевалить через Альпы, едва не загнав лошадь…
Он задохнулся от гнева.
Старик не обиделся, а, наоборот, обрадовался, узнавая в сыне свою натуру, свою кровь. Он довольно потер жилистые руки — и вдруг, побледнев, вскочил с кресла с криком:
— Стой, несчастный!
Антуан, заметив, что на столике, рядом с его потрепанной шляпой, в большой вазе богемского хрусталя горкой были уложены виноградные гроздья, выбрал самую большую и красивую из них. Окрик отца остановил его, и он обернулся в ту сторону, где в полумраке виднелся высокий силуэт Пейроля- старшего.
— Что случилось? — спросил молодой человек. А Сезар ласковым голосом объяснил:
— Не трогайте этого винограда. Уже темно, и вы по ошибке взяли ту самую гроздь… Впрочем, по ошибке ли? Она такая золотистая, ее так и тянет отведать, так и тянет!
— Что же из этого? Или вы оставили ее для себя? Раз так, простите великодушно.
Старик снова опустился в кресло и столь же ласково продолжал:
— Это мускат из Сицилии, его тщательно, очень тщательно выращивают… Сицилийский мускат — единственное из наслаждений, какое позволяет себе его светлость. И надобно заметить, что он признает только такие грозди, в которых как бы заключен свет этой благословенной, вечно сияющей земли…
Антуан подступил поближе к отцу и прошептал:
— Короче, виноград отравлен?
Воцарилась тишина. Наконец Сезар глухим голосом заговорил:
— Вот уже два года, как герцог Гвасталльский день ото дня чахнет… Нашему возлюбленному государю едва пятьдесят лет от роду, а на вид он дряхлее меня. Его непонятная болезнь началась после смерти жены; он думает, что скорбь, печаль и тоска потихоньку ведут его к могиле, — и покоряется своей участи. Правду знают лишь два человека: твой отец и его светлость Карл-Фердинанд IV Гонзага, герцог Мантуанский… Теперь ты понимаешь, зачем я тебя вызвал и почему сказал, что открыл тебе путь к богатству?
Антуан взял отца за руку и просто сказал:
— Благодарю. Договор был скреплен.
— Здоровье мое таково, — произнес старик, — что я не мог не предупредить тебя. Кто знает, что случится завтра, а может быть, нынче же ночью? Оттого я и вызвал тебя немедля. Есть вещи, которые не пристало доверять бумаге и для которых не существует достаточно надежных посланцев. Это…
— Семейная тайна, — закончил Антуан.
— Тайна трех семейств, — уточнил интендант герцога Гвасталльского. — В твоих руках, сын мой, отныне судьбы трех родов: Гонзага, Пейролей и Лагардеров.
— Последний не то чтобы очень славен…
— Будем надеяться, и не прославится. Лагардеры из породы храбрецов, пусть безрассудных, однако же способных со шпагой в руках творить чудеса. Они, как и мы, гасконцы, гасконцы из Беарна; золота у них негусто, хотя они и побогаче Пейролей. Вот и не дай им разбогатеть!
Читатель заметил: с тех пор как сын старого негодяя сделался его сообщником, Сезар де Пейроль с холодного, церемонного «вы» перешел на доверительное «ты». Он отдышался и с горящим взором продолжал:
— Чтобы воспользоваться плодами моих замыслов, бдений и трудов, тебе потребуется кое-что знать. По смерти у герцога Гвасталльского не останется прямых потомков мужского пола. От его брака с Луизой Сполетской родились две красавицы дочери. Это сестры-близнецы, хотя одна темноволосая, а другая белокурая. Блондинка явилась на свет чуть позже и по обычаю считается старшей[3]. Зовут ее Дория. Она вышла замуж за французского дворянчика Рене де Лагардера, который однажды заехал в наш город и покорил ее сердце. Безрассудный брак, брак по любви! Вскоре после того, как Дория совершила эту глупость, ее младшая сестра, Винчента, поддалась редкостному, но удивительно обманчивому обаянию своего кузена Карла-Фердинанда IV, герцога Мантуанского.
— И вы прочите мне службу у этого любезного государя? — спросил Антуан. — Ведь, насколько я понимаю, это ради него вы стараетесь приблизить смерть герцога Гвасталльского?
— Да, сын мой, ради него.
— Так что, Карл-Фердинанд унаследует титул, должности и богатства Гвасталльских герцогов?
— Chi lo sa?[4] — отвечал старик. Уклончивость отцовских слов возмутила сына.
— Как? — вскричал он. — И это говорите вы — интендант, доверенное лицо, alter ego[5] герцога Гвасталльского? Разве он скрыл от вас суть своего завещания? А если и скрыл, неужто у вас не нашлось средств противостоять его или чьим бы то ни было хитрым умыслам и уловкам?
Сезар вынужден был смущенно признать свое поражение:
— Тут мой хозяин сумел обмануть все тайные ожидания и не доверился даже тем, кто, как я сам, в первую очередь, прячет свою корысть под маской давней и неизменной преданности. Никто не знает, каково его завещание. Более того, вообще неясно, существует ли оно. Можешь не сомневаться: первым делом я постарался развязать язык герцогским нотариусам. Я вылил водопады звонких золотых монет на конторки этих канцелярских крыс — но все напрасно! Они поклялись мне перед образом Мадонны, что не получали подобного документа от господина герцога. И это похоже на правду.
Антуан наморщил лоб.
— А не мог ли старый лис отдать свое завещание на сохранение императору?
Но Сезар лишь негромко повторил:
— Chi lo sa?
Юноша нетерпеливо топнул ногой.
— Да ведь вы живете с герцогом бок о бок! Не может быть, чтобы вы не имели ни малейшего понятия — пускай только смутной догадки — о том, кому он намерен оставить герцогство и все его несметные богатства!
— И все же это так. Ах, будь герцог Мантуанский твердо уверен, что все унаследует от своего тестя, он не стал бы так торопиться упрятать его под плиты собора Санта-Кроче. Ожидания подобного наследства
