сгрудились, с вниманием и почтением слушая своего предводителя.
— Я хочу вас предупредить, — продолжал Гонзаго, — что события, которые скоро произойдут, могут в какой-то мере показаться вам загадочными. Никогда не пытайтесь — и я не прошу, а требую этого — понять причины моего поведения; единственное, что от вас нужно, услышав приказ, действовать. Пусть вас не беспокоит, что дорога может оказаться долгой и трудной, потому что, клянусь вам честью, в конце ее вас ждет богатство.
— Мы идем за вами! — воскликнул Навайль.
— Все до единого! — дополнил Жиронн.
А кругленький Ориоль с рыцарственным жестом завершил:
— Хоть в ад!
— Дьявол меня побери, кузен, — негромко бросил Шаверни, — до чего у нас верные друзья! Готов побиться об заклад…
Возгласы удивления и восторга не дали ему договорить. Он сам с полуоткрытым ртом восхищенно уставился на девушку поразительной красоты, которая неосторожно появилась в дверях спальни Гонзаго. Вероятно, она не ожидала встретить здесь столь многочисленное общество.
На юном, исполненном беззаботной радости лице девушки, вошедшей в двери, сверкала шаловливая улыбка. Увидев, сколько народу собралось у Гонзаго, она остановилась, быстро опустила на лицо кружевную вуаль, украшенную вышивкой, и застыла на пороге, словно прекрасное изваяние. Шаверни пожирал ее взглядом. Остальные прилагали титанические усилия, чтобы не пялиться на нее. Гонзаго, поначалу вздрогнувший, тут же овладел собой и устремился к ней. Он взял ее руку и поднес к губам, причем в его поведении почтительности было даже больше, чем галантности. Девушка не произнесла ни слова.
— Прекрасная затворница! — прошептал Шаверни.
— Испанка! — бросил Навайль.
— Так вот почему принц держит на запоре свой домик за церковью Сен-Маглуар!
Друзья принца с видом знатоков, каковыми они и были, любовались ее гибким ив то время благородным станом, краешком крохотной волшебной ножки, густой, пышной короной шелковистых волос чернее смоли.
На незнакомке был парадный туалет, простая роскошь которого выдавала в ней знатную даму. И чувствовалось, что она умеет носить его.
— Господа, — объявил принц, — уже сегодня вы увидели бы это юное, драгоценное дитя, поскольку она драгоценна мне по многим причинам, и я собирался объявить об этом, но не думал, что это произойдет так скоро. В настоящую минуту я не буду иметь чести представить вас ей: еще не настало время. Прошу вас, подождите меня здесь. Вот-вот вы будете нам нужны.
Он взял девушку за руку и увел в свои покои, дверь за ними закрылась. На всех лицах явилось выражение легкомысленного веселья, и только лицо маркиза де Шаверни осталось, как и прежде, дерзко- насмешливым.
Наставник ушел, и эти большие школьники почувствовали себя свободными.
— Удачи! — крикнул Жиронн.
— Не будем их смущать! — подхватил Монтобер.
— Господа, — начал Носе, — вот так же покойный король совершил выход вместе с госпожой де Монтеспан47 к собравшемуся двору. Кстати, Шуази, это твой почтенный дядюшка поведал о том в своих мемуарах… Присутствовали архиепископ парижский, канцлер, принцы, три кардинала и две аббатисы, не говоря уже об отце Летенье48. Король играфиня должно были торжественно попрощаться, дабы вернуться в лоно добродетели.
Но тем не менее графиня рыдала, Людовик Великий прослезился, затем оба откланялись суровому собранию.
— Как она прекрасна! — задумчиво произнес Шаверни.
— А вы знаете, какая пришла мне мысль? — воскликнул Ориоль. — Семейный совет собран по поводу развода!
Сначала все запротестовали, но потом каждый пришел к выводу, что это весьма и весьма возможно. Ни для кого не было секретом, что принц Гонзаго и его супруга совершенно не общались между собой.
— А ведь он так хитер, — заметил Таранн, — что способен оставить жену, но сохранить ее приданое.
— И потому ему нужны наши голоса, — согласился Жиронн.
— Шаверни, а ты что скажешь? — поинтересовался толстяк Ориоль.
— Скажу, — ответил маркиз, — что вы были бы подлецами, не будь вы такие дураки.
— Клянусь Богом, кузен, — возмутился Носе, — ты уже в том возрасте, когда за дурные привычки наказывают, и я хочу…
— Ну, ну, — вмешался миролюбивый Ориоль. Шаверни даже не взглянул на Носе.
— Как она прекрасна! — еще раз повторил он.
— Шаверни влюбился! — закричали со всех сторон.
— Только поэтому я прощаю его, — объявил Носе.
— А кто-нибудь знает хоть что-то об этой девушке? — осведомился Жиронн.
— Никто и ничего, — отозвался Навайль, — кроме того, что господин Гонзаго тщательно скрывает ее и что Пероль назначен рабом, обязанным исполнять все прихоти этой прелестной особы.
— Пероль ничего не рассказывал?
— Пероль никогда ничего не рассказывает.
— Ну да, ее же охраняют.
— В Париже она одну, самое большее, две недели, — высказался Носе, — потому что в прошлом месяце владычицей и повелительницей в маленьком домике нашего дорогого принца была Нивель.
— Да, и с той поры мы ни разу не ужинали там, — заметил Ориоль.
— В саду установлены, прямо сказать, караулы, — сообщил Монтобер, — и командуют ими попеременно Фаэнца и Сальданья.
— Все тайны, тайны!
— Ладно, успокоимся. Все равно сегодня узнаем. Эй, Шаверни!
Маркиз вздрогнул, словно его внезапно разбудили.
— Шаверни, ты что, замечтался?
— Шаверни, почему ты молчишь?
— Скажи хоть что-нибудь, Шаверни! Можешь даже нас оскорбить!
Маркиз оперся подбородком на руку.
— Господа, — сказал он, — вы по несколько раз в день губите свои души из-за каких-то банковских бумаг, а я ради этой красавицы погубил бы душу окончательно, раз и навсегда.
Оставив Плюмажа-младшего и Амабля Галунье в людской за обильно накрытым столом, господин де Пероль покинул дворец через садовую калитку. Прошествовав по улице Сен-Дени и пройдя за церковь Сен-Маглуар, он остановился перед калиткой другого сада, стены которого были почти скрыты огромными поникшими ветвями старых вязов. В кармане прекрасного кафтана господина де Пероля лежал ключ от этой калитки. В саду не было ни души. В конце сводчатой аллеи, такой тенистой, что она казалась таинственной, виднелся новый дом, построенный в греческом стиле; его перистиль окружали статуи. О, этот садовый дом был подлинная драгоценность! Последнее творение архитектора Оппенора!49 По тенистой аллее господин де Пероль дошел до дома. В вестибюле торчали ливрейные лакеи.
— Где Сальданья? — осведомился Пероль. Оказывается, господина барона Сальданью никто со вчерашнего дня не видел.
— А Фаэнца?
Ответ был точно таким же. На тощей физиономии управляющего выразилось беспокойство.
«Что бы это значило?» — подумал он.
Не задавая больше лакеям вопросов на этот счет, Пероль спросил, можно ли видеть мадемуазель. Забегали слуги. Наконец раздался голос первой камеристки. Мадемуазель ждет господина де Пероля у себя
