которые надзирали за нею как за новообращенной, хотели от нее набожности совсем иного свойства.
Но бедняжка Флор, верней, Мария де ла Санта Крус, не могла им дать того, что они от нее требовали.
Однажды утром мы увидели ее в старом цыганском наряде.
Анри улыбнулся и молвил:
— Милая пташка, ты задержалась с отлетом.
А я, матушка, плакала, потому что любила Флор, любила всем сердцем!
Она обняла меня, у нее тоже стояли слезы в глазах, но это было сильней ее. Флор ушла, пообещав вскоре прийти. Увы, в тот же вечер я видела ее на Пласа Санта в окружении простолюдинов. Она танцевала с баскским бубном, а потом гадала прохожим.
Мы поселились на задах калье Реаль на небольшой скромной улочке, к которой подступали большие прекрасные сады.
Только потому что я француженка, матушка, я не тоскую в Париже по чудесному испанскому климату.
Мы больше не испытывали нужды. Анри сразу же занял достойное место среди первейших резчиков Мадрида. У него еще не было столь громкого имени, благодаря которому он так легко сделал состояние, но лучшие оружейники уже высоко оценивали его мастерство.
То было спокойное и счастливое время. По утрам к нам приходила Флор. Мы болтали. Она сожалела, что не живет со мной, но когда я предлагала ей вернуться к нашей прежней жизни, она, смеясь, спасалась бегством.
Однажды Анри сказал мне:
— Аврора, эта девочка — не та подруга, которая нужна вам.
Я не знаю, что произошло, но Флор стала приходить все реже и реже. Мы становились все холодней друг с другом. Когда мой друг Анри что-то велел мне, сердце мое тут же подчинялось. То, что не нравилось ему, переставало быть по душе и мне.
Матушка, может, только так и можно любить?
Но все равно, если бы я встретила мою Флор, я не сдержалась бы и бросилась ей в объятья.
А сейчас, матушка, я расскажу вам одну вещь, которая произошла незадолго до отъезда моего друга; ведь мне предстояло испытать величайшую муку, какую я знала в жизни: Анри собирался уехать, и я должна была надолго, страшно надолго, остаться одна, не видя его. Вы можете это понять, матушка? Два года. Целых два года! И это предстояло мне, которую каждое утро он будил отцовским поцелуем, мне, которая еще ни разу даже на день не разлучалась с ним! Когда я думаю о тех двух годах, они кажутся мне длинней, чем вся моя остальная жизнь.
Я знала, что Анри собрал немного денег, чтобы совершить путешествие; ему нужно было посетить Германию и Италию. Только Франция была закрыта для него, не знаю почему. Цель этой поездки тоже оставалась для меня тайной.
Однажды утром Анри, как обычно, ушел, а я прошла к нему в комнату, чтобы прибрать. Его секретер, с ключом от которого он никогда не расставался, был открыт. На столе секретера лежал пожелтевший от времени конверт с бумагами. С конверта свисали две одинаковых печати с гербом и девизом, состоящим из одного латинского слова «Adsum». Мой исповедник, когда я попросила дать перевод этого слова, сказал, что оно означает «Я здесь».
Матушка, вы помните, когда мои друг Анри в Венаске догонял меня, он бросился на моих похитителей, выкрикивая:
«Я здесь! Я здесь!»
На конверте была еще одна печать, похожая на печать не то часовни, не то церкви. Этот конверт я однажды уже видела. В тот день, когда мы ушли из Памплоны и выскользнули из дома на берегу Арги, именно из-за этих бумаг Анри снова вернулся в усадьбу.
Когда он нашел их нетронутыми, его лицо просияло от радости. Я запомнила это.
Кроме пакета, на котором ничего не было написано, я нашла еще какой-то список. Я поступила скверно, но я прочла его. Что поделаешь, матушка, мне безумно хотелось узнать, почему мой друг Анри покидает меня. Но в списке были только фамилии и города. Никого из этих людей я не знала. Видимо, Анри собирался всех их повидать во время путешествия.
Вот что было в этом списке:
3.
5.
7.
И еще были два номера — 8 и 9, рядом с которыми не было никаких фамилий.
5. АВРОРА ИНТЕРЕСУЕТСЯ МАЛЕНЬКИМ МАРКИЗОМ
Сейчас, матушка, я закончу рассказывать про этот список.
Когда через два года Анри вернулся, я снова заглянула в него. Почти BЈe имена там были вычеркнуты, очевидно, Анри повидался с этими людьми. Но зато на пустых местах появились два новых имени.
Капитан Лоррен, шедший под номером 1, был вычеркнут. Длинной чертой были вычеркнуты и Штаупиц, номер 2, и Пинто, и Матадор, и Жоэль де Жюган, причем все красными чернилами. Остались только Фаэнца и Сальданья. Под номером 8 был записан де Пероль, под номером 9 Гонзаго; оба они жили в Париже.
Матушка, я не видела его целых два года. Что делал он в течение этих двух лет, и почему его действия все время оставались для меня тайной?
Нет, не два года, два столетия, два бесконечных столетия! Не знаю, как мне удалось прожить столько дней без моего друга. Но если сейчас меня разлучат с ним, я нисколько не сомневаюсь, что умру. Все это время я жила в монастыре Воплощения. Монахини были добры со мной, но утешить меня они не могли. С отъездом моего друга улетучилась вся моя жизнерадостность. Я перестала петь, перестала улыбаться.
Но когда я снова увидела его, все мои страдания были искуплены. Кончилась моя бесконечная мука! Мой дорогой отец, мой друг, мой защитник вернулся ко мне, и у меня даже не было слов, чтобы высказать, как я счастлива.
После первого поцелуя он оглядел меня, и я была поражена выражением его лица.
— Вы уже выросли, Аврора, — сказал он, — и я даже не ожидал, что найду вас такой красавицей.
Значит, я была красива! Он считает, что я красивая! Красота — это Божий дар, матушка, и я в сердце своем возблагодарила Господа. Мне было то ли шестнадцать, то ли семнадцать лет, когда он сказал это. Я даже не представляла, что можно испытать такое счастье, когда тебе говорят: Вы красивы. До сих пор я не слышала от Анри таких слов.
В тот же день я вернулась из монастыря в наш старый дом. Но в нем все переменилось.
Нам с Анри уже нельзя было жить одним: я ведь стала барышней.
В доме меня встретили славная пожилая женщина Франсуаза Берришон и ее внук Жан Мари.
Франсуаза, увидев меня, воскликнула:
— Как она похожа на него!
На кого? Существовало, надо полагать, нечто, чего мне не полагалось знать, поскольку в определенном смысле со мной были исключительно сдержанны.
Я тогда подумала, и это предположение впоследствии еще более укрепилось во мне, что Франсуаза Берришон была когда-то служанкой в нашей семье. Она, должно быть, знала моего отца и знает вас, матушка! Несколько раз я пробовала расспрашивать ее. Однако Франсуаза, которая обыкновенно весьма словоохотлива, стоило затронуть некоторые темы, становилась немой как рыба.
А ее внук Жан Мари был еще младше меня и ничего не знал. …
Мою милую Флор за все время моего пребывания в монастыре Воплощения я видела всего один- единственный раз. Выйдя на свободу, я сразу же попросила найти ее. Но мне сказали, что она уехала из Мадрида. Это была неправда: через несколько дней я видела, как она пела и плясала на Пласа Санта. Я пожаловалась Анри, а он мне сказал:
