двора.
У дверей кабинета горбуна встретил единственный лакей, который и проводил его к регенту.
— Это вы писали мне из Испании? — осведомился Филипп Орлеанский, окинув взглядом посетителя.
— Нет, монсеньор, — почтительно ответствовал горбун.
— А из Брюсселя?
— И из Брюсселя не я.
— А из Парижа?
— Тоже нет.
Регент вновь взглянул на горбуна.
— Я удивился бы, если бы вы оказались Лагардером, — заметил он.
Горбун с улыбкой поклонился.
— Сударь, — мягко и внушительно промолвил регент, — я вовсе не имел в виду то, о чем вы подумали. Я никогда не видел этого Лагардера.
— Монсеньор, — все так же улыбаясь, ответил горбун, — его называли красавчиком Лагардером, когда он служил в легкой кавалерии вашего августейшего дяди. А я никогда не был ни красавчиком, ни конным гвардейцем.
Герцогу Орлеанскому не захотелось продолжать разговор на подобном уровне.
— Как вас зовут? — поинтересовался он.
— У себя дома — мэтр Луи, монсеньор. Вне дома люди вроде меня имеют не имя, а кличку, которую им дают.
— И где вы живете? — осведомился регент.
— Очень далеко.
— Это надо понимать, как отказ сообщить мне, где вы проживаете?
— Да, монсеньор.
Филипп Орлеанский поднял на горбуна суровый взгляд и негромко произнес:
— У меня есть полиция, сударь, и она считается толковой, так что я легко могу узнать…
— Поскольку ваше королевское высочество заговорили о возможности обратиться к ее услугам, — мгновенно прервал регента горбун, — я прекращаю упорствовать. Я живу во дворце принца Гонзаго.
— Во дворце Гонзаго? — удивился регент. Горбун поклонился и сухо заметил:
— Проживание там обходится недешево. Регент, судя по его виду, задумался.
— Впервые об этом Лагардере я услышал очень давно, — сообщил он. — Некогда он был ужасным задирой.
— С тех пор он постарался искупить свои безумства.
— Кем вы ему приходитесь?
— Никем.
— Почему он сам не пришел ко мне?
— Потому что я оказался под рукой.
— Если я захочу его увидеть, где мне его искать?
— На этот вопрос, монсеньор, я ответить не могу.
— И все-таки…
— У вас есть полиция, и она слывет толковой. Попробуйте.
— Это вызов, сударь?
— Нет, монсеньор, угроза. В течение часа Анри де Лагардер может находиться в пределах вашей досягаемости, но он никогда больше не повторит этот шаг, который совершил ради того, чтобы иметь чистую совесть.
— Значит, он сделал этот шаг против собственного желания? — осведомился Филипп Орлеанский.
— Против желания, вы совершенно точно выразились, — подтвердил горбун.
— Почему же?
— Потому что ставка в этой игре, которую он может и не выиграть, счастье всей его жизни.
— Что же его вынуждает играть?
— Клятва.
— И кому он ее дал?
— Человеку, который погиб.
— Как звали этого человека?
— Вы прекрасно это знаете, монсеньор. Его звали Филипп Лотарингский, герцог де Невер.
Регент склонил голову.
— Прошло уже двадцать лет, — тихо проговорил он, и голос его изменился, — а я ничего не забыл, ничего! Я любил беднягу Филиппа, и он любил меня. С тех пор как его убили, не знаю, довелось ли мне пожать по-настоящему дружескую руку.
Горбун пожирал его взглядом. Черты его отражали борьбу чувств. Он открыл было рот, намереваясь заговорить, но огромным усилием воли совладал с собой. Его лицо вновь стало непроницаемым.
Филипп Орлеанский поднял голову и заговорил, медленно произнося каждое слово:
— Я был в близком родстве с герцогом де Невером. Моя сестра вышла замуж за его кузена герцога Лотарингского. Как правитель и как свойственник я обязан оказывать покровительство его вдове, которая к тому же является женой одного из моих самых близких друзей. Если дочь Невера жива, я обещаю, что она станет одной из самых богатых наследниц и выйдет за принца, если того пожелает. Что же касается убийцы бедняги Филиппа, то обо мне говорят, что у меня одно-единственное достоинство — я легко забываю обиды, и это правда: мысль о мщении родится и умирает во мне в ту же самую секунду, но тем не менее когда мне сообщили: «Филипп убит!» — я тоже дал клятву. Сейчас, когда я правлю государством, покарать убийцу будет не мщением, но правосудием.
Горбун молча поклонился. Филипп Орлеанский продолжил:
— Мне нужно еще многое узнать. Почему этот Лагардер так поздно обратился ко мне?
— Потому что он сказал себе: «Я желаю, чтобы в день, когда я откажусь от опекунства, мадемуазель де Невер была взрослой и могла отличать друзей от врагов».
— У него есть доказательства?
— Кроме одного.
— Какого?
— Доказательства, изобличающего убийцу.
— Он знает убийцу?
— Полагает, что знает, и у него есть некая примета, чтобы подтвердить свои подозрения.
— Но примета не может служить доказательством.
— Очень скоро ваше королевское высочество само будет судить об этом. Что же до доказательств рождения и тождества девушки, тут все в порядке.
Регент опять задумался.
— А что за клятву дал этот Лагардер? — спросил он после некоторого молчания.
— Он поклялся быть этому ребенку за отца, — отвечал горбун.
— Так, значит, он был там в момент убийства?
— Да, Невер, умирая, доверил ему опеку над своей дочерью.
— Но Лагардер обнажил шпагу, чтобы защитить Невера?
— Он сделал все, что мог. Когда герцог умер, он унес ребенка, хотя был один против двадцати.
— Да, я знаю, что в мире не было шпаги грознее, — тихо обронил регент, — но в ваших ответах, сударь, есть некоторая неясность. Если этот Лагардер принимал участие в бою, то как вы объясните, что у него имеются только подозрения относительно убийцы?
— Дело было темной ночью. Убийца был в маске. Он нанес удар сзади.
— Удар нанес сам господин?
— Да, удар нанес господин. После удара Невер упал, крикнув: «Друг, отомсти за меня!»
— И этим господином, — с явным сомнением в голосе спросил регент, — не был маркиз де Келюс- Таррид?
