– Ах, Купидон! – не сдавалась Леокадия, охваченная пылким чувством. – Олимпийская богиня – вот кто был бы тебе подходящей партией! Знал бы ты, сколько я про тебя насочиняла стихов, это было однажды на рассвете, когда я поняла, что мне не справиться со своим чувством. Я их переложила на музыку, хочешь, спою? Ну, только несколько куплетов, пока ты ешь! А о ней мы еще успеем поговорить, можешь не беспокоиться.
Она стремительно поднялась и сорвала с веревки старенькую гитару, висевшую между луком и зонтиком. Она принялась подтягивать ослабшие струны, а Морис соблаговолил произнести снисходительным тоном:
– Спойте, мама Лео, голос у вас расчудесный. Комната наполнилась звуками громовыми и вместе с тем томными. С глазами возведенными кверху, с бурно вздымающейся грудью Леокадия раскатистым голосом исполняла романс собственного изготовления:
– Надо же! – восхитился Морис.
– Смеешься, бессердечный! – ответила Леокадия. – Смейся, смейся, а вот люди, которые в этом знают толк, советовали мне отпечатать мой романс в лавке, где продают ноты.
Она снова запела, не столь мощно, зато с еще большим чувством:
– Браво! Браво! – выдал новую порцию восторгов молодой офицер и деловито заметил: – Хорошенького понемножку, мама Лео, я просил вас положить мне еще кусочек.
– Ах! Если бы я сама была этим кусочком! – вздохнула Леокадия, протягивая руку к блюду. – Ладно, не буду больше докучать тебе своими стонами. Хватит гитары, хотя, знаешь, у меня в этом романсе девятнадцать куплетов, и все как один складные и чувствительные. Так вот, я тебе уже говорила, душа моя, что я не сразу поняла, что в газетах пишут именно про тебя, потому как ты скрыл от нас свою фамилию, но едва только мне попадалось имя Морис, я тут же начинала читать в оба глаза. О первом твоем деле я узнала из «Журналь де Коммерс» и страшно разволновалась, а через несколько недель – новый подвиг: капрал Морис Паже взял в плен какого-то важного туземца, потом опять:
Молодой лейтенант протянул ей свой пустой бокал со словами:
– Вы лучшая из женщин, мама Лео!
– Ладно! В письме про меня ничего не было, а все про нее да нее, но я не могла ответить ни на один из твоих вопросов, потому как в то время я знала о ней не больше тебя.
– А теперь?
– Теперь дело другое. Хочешь кофе?
Морис отодвинул свою тарелку и положил локти на стол.
– Да, хочу, двойной, если можно. А на десерт расскажите мне наконец о ней.
Лео кадия вздохнула и, ставя перед юношей чашку из толстого фарфора и рюмку, промолвила:
– Всему свое время, раньше смерти не умрешь, будет тебе и десерт. И что за мальчишка? Делается ну прямо каменный, когда речь заходит о моих чувствах!
А ведь я все еще нравлюсь мужчинам, слава Богу, не все считают меня старухой. Я не про первых встречных говорю, а про постоянных поклонников – все они люди солидные, при хороших должностях, один, к примеру, из пожарной команды и даже имеет там какой-то чин, другой – человек ученый, служит в Зоологическом саду смотрителем, третий, молоденький, в зеленых очках, работает на складе. Имеются и другие, так что не все пренебрегают госпожой Самайу, месье, так и знайте. И что же тут удивительного? У меня под корсетом ни одного клочка пакли, волос на голове много и все свои, да и румянец тоже свой, а не из помадной склянки.
К тому же я женщина обеспеченная, у моего заведения прочная репутация, балаган совсем новенький, большую вывеску только что перемалевали, тигр после одной маленькой операции воспрял духом и держится молодцом, а у льва с тех пор, как ты уехал, выпало только три зуба. У меня такой страус-самец, что из зоосада – и то поглядеть приходят, а уж медведь! От моего белого полярного медведя не отказалось бы само правительство.
Ты веришь в государственные бумаги? Я – нет. По мне кубышка в своем тюфяке куда надежнее. Но стоит мне захотеть – и у меня будет рента. Я.все это к тому говорю, малыш, что уж лучше зависть, чем жалость. Конечно, у меня нету золоченых палат, роскошных экипажей, бриллиантов и кашемиров, но...
Она внезапно прервалась и грохнула кулаком по столу.
– Ты же меня совсем не слушаешь, – возмутилась она, – а я-то, дура этакая перед тобой распинаюсь. Это ж надо быть таким бесчувственным. Ладно, хватит. Ты уже вылакал свой кофе, и сейчас я попотчую тебя десертом.
Она одним махом опрокинула в свой рот рюмку водки и заговорила уже более спокойным тоном:
– Ну вот, история получилась такая: через три или четыре дня после твоего первого письма сижу я одна-одинешенька в своей комнате, хотя желающих составить мне компанию полно. Слышу: тук! тук! – Входите! И кто же входит? Ты угадал: платье из черной тафты, черная бархатная шляпа, черная кружевная вуаль, так густо затканная узорами, что мордашки не видно.
– Что вам угодно?
– Это я, – отвечает нежный голосок, сразу же напомнивший мне о тебе, потому что, ясное дело, я тебя ревновала к малышке. От этого голоска я сразу размякла, ведь и правда, ее нельзя не любить, но все же спрашиваю:
– Кто это «вы»?
