– Вот моя подпись и печать! – воскликнул горбун, и Жандри безмолвно упал, раскинув руки.
– Удар Невера! – прошептал Бланкроше, и его смугло-бронзовое лицо покрылось смертельной бледностью, ибо он, наконец, понял, чье имя застряло в горле сообщника.
– Дьявол меня разрази! – насмешливо бросил Кокардас. – У рва со сточной водой плут вопил, словно пастушок: «Волки, волки!» Вот и доигрался, впору звать на помощь, только кто же придет?
Сознавая неминуемую гибель, хозяин кабачка «Лопни-Брюхо» решил дорого продать свою жизнь, надеясь, что дуэль закончится не только его собственной смертью, но окажется последним сражением и для проклятого карлика. Тщетные надежды! Шпаги скрестились вновь, но исход оказался прежним: прославленный Бланкроше, считавший себя лучшим клинком Парижа, повалился, словно сноп, на уже остывший труп своего подручного Жандри.
Багрово-красное солнце уходило за горизонт, и его последний луч на мгновение осветил лицо бретера и кровавую рану во лбу… Шпага маленького человечка разила без промаха.
IX
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ У КРАСНОГО МОСТА
Таким образом, мы исправили погрешности, допущенные госпожой Дюнуайе при описании этой необыкновенной дуэли.
Разумеется, не следует слишком строго судить достойную женщину. В конце концов, эта ученая особа прибыла в Париж вовсе не для того, чтобы наблюдать за схватками бретеров. Пораженная и восхищенная захватывающим зрелищем, она многое перепутала, а кое-что просто не разглядела, доверившись, вдобавок, разъяснениям отца Котона, неисправимого болтуна, который утверждал, что знает в Париже всех и вся, хотя сам родился в Лондоне. Удивительно, что совместное творение английского теолога и бельгийской новообращенной оказалось довольно близким к истине – никто не станет возражать, что в данном случае можно было бы ожидать гораздо более плачевных результатов.
Вполне вероятно, что прочие зрители, упомянутые госпожой Дюнуайе, а именно гг. де Любьер, д'Оранж и де Рукуй ахнули бы от изумления, если бы им сказали, что под обличьем несуразного уродливого пиренейского крестьянина скрывается граф Анри де Лагардер, о котором в течение нескольких месяцев судачил весь Париж.
У графа, разумеется, были свои причины, чтобы избрать столь экстравагантный костюм. Поэтому, когда толпа разразилась бешеными рукоплесканиями, приветствуя победителей, он поспешил раствориться среди зевак и мгновенно исчез из вида.
Зато Кокардас охотно вкусил бы заслуженный триумф, дабы продолжить его затем возлияниями в честь Бахуса, ибо среди зрителей нашлось бы немало охотников утолить жажду вместе с одним из героев дня.
Брат Паспуаль, со своей стороны, был бы совсем не прочь понежиться под восхищенными взорами прелестных дам – возможно, закончилось бы все это любовным свиданием.
Берришон же был настолько доволен собой, что не нуждался в комплиментах. Однако и его самолюбие приятно щекотала мысль о всеобщем восторге и преклонении.
К несчастью, нашим храбрецам не удалось воспользоваться плодами победы, ибо Лагардер сделал им издали знак, приказывая следовать за ним.
Надо сказать, что избавиться от толпы обожателей оказалось делом нелегким, – за героями неотступно следовали зрители, оглашая улицы радостными воплями, как если бы им тоже принадлежала значительная доля в успешном исходе сражения.
Тщетно мастера и их ученик пытались сбить зевак со следа, резко сворачивая в малоприметный переулок или же укрываясь в доме с двойным выходом, – среди преследователей непременно находились хитрецы, для которых не составляло труда парировать уловки победителей, и те неизменно встречали в конце улочки или на другой стороне дома все ту же восторженную толпу.
Звание триумфатора всегда сопряжено с некоторыми неудобствами…
Подойдя к берегу Сены, Анри заметил лодочника, который вытаскивал из воды свою барку, и тут же свистнул ему.
– Держи, – сказал он властно, достав из кармана несколько серебряных монет. – Через полчаса твоя посудина будет ждать тебя у Башенного моста.
Плата была отменной, а барка походила на дырявое корыто. Даже если бы лодочник лишился ее навеки, то и тогда ничего бы не потерял; поэтому он без всяких колебаний доверил свою ореховую скорлупку совершенно незнакомым людям.
Когда лодка оказалась на середине реки, граф положил весла.
– Теперь мы можем спокойно поговорить, – произнес он. – Что происходит в Неверском дворце?
– Дьявольщина! – отозвался Кокардас. – Что происходит? Да то, что мадемуазель Аврора томится и тает, как свечка, день ото дня.
– Бедное дитя! – прошептал Лагардер. – Я совсем рядом, но не могу прийти и сказать ей: я вернулся, и мы больше не расстанемся никогда.
– Эх, малыш, именно это тебе и надо было бы сделать!
– Невозможно…
– Дьявольщина! Наверное, у тебя есть свои резоны… и не нам вмешиваться в твои дела. Но когда девочка узнает, что ты здесь и не идешь к ней, она станет плакать.
– Аврора не должна об этом знать…
– А разве мы ей не расскажем? – кротко осведомился брат Паспуаль.
Лагардер, нахмурив брови, приподнялся.
– Запрещаю вам это! Без всяких обсуждений… таков мой приказ! Никто из вас не скажет ей ни слова о
