На Винсента было страшно смотреть.
– Что с вами, отец? – в ужасе вскричала Ирен. Карпантье попытался встать, но не смог. Лицо его из красного стало мертвенно-белым.
– Отец! Отец! – кинулась к нему Ирен, желая заключить его в объятия.
Но Карпантье оттолкнул дочь.
– Я безумец, – пробормотал он, – жалкий безумец, теперь я наконец это понял. Я слышу имена, словно доносящиеся из потустороннего мира: мать Мария Благодатная, граф Жюлиан... Теперь я вспоминаю, он был одновременно и мужчиной, и женщиной, юношей и стариком... Он уже подбирался к тебе... И причиной тому был я. Он догадывался о тайне, которую я хранил в глубине моего сердца. Моя тайна пылала огнем, горела ослепительным светом и оборотень чувствовал ее жар, видел ее сияние сквозь мою плоть и кровь!
Карпантье крепко сжимал голову руками, будто боялся, что она расколется.
И вдруг он расхохотался зловещим смехом.
– Граф Жюлиан ухаживает за моей дочерью! Граф Жюлиан назначает мне встречу! Он – мертвец, у него на кладбище – могила, а в городе – квартира...
Винсент ненадолго замолчал, уставившись на Ирен горящим взором.
– Кто же он, в конце концов? – через минуту воскликнул Карпантье. – Ты мне можешь сказать, кто он? Кто лежит под надгробным камнем, на котором написано: «полковник Боццо-Корона»?
Ирен не ответила.
Оба молчали. Но вдруг отец и дочь насторожились, услышав в воцарившейся тишине неясный шум, донесшийся снаружи.
С первых минут их свидания вокруг было очень тихо; ни звука не долетало с Грушевой улицы, немо было и кладбище за оградой.
Но уже тогда, когда Винсент Карпантье заговорил о могиле полковника, ветер донес басовитый лай дога, который, видимо, бегал меж надгробий.
В следующий миг зашелестела листва и заскрипел песок.
Не слишком громко, но и не очень тихо мужской голос произнес слова, которые отчетливо прозвучали в ночи:
– Это лает Богатырь; видно, идиот Симилор и его упустил.
Ирен бросилась к окну.
На ходу она задула свечу, и комната погрузилась во мрак.
Винсент хотел было заговорить, но Ирен, почувствовав это, шепнула:
– Ради спасения наших жизней, вашей и моей, умоляю вас, отец, молчите!
Лай приближался.
Прижавшись к стеклу, Ирен разглядела в неверном свете луны, прятавшейся за облаками, тени, которые суетились вокруг могилы.
И голос, на этот раз очень тихо, произнес:
– В окне итальянца горел свет. Его погасили. Нам надо быть осторожнее!
Винсенту удалось подняться на ноги.
– Что это, девочка моя? Что же это такое? – растерянно пробормотал он.
– Не знаю, – ответила Ирен. – Но, возможно, мы скоро сумеем получить ответ на ваш вопрос.
– Какой вопрос? – удивился Карпантье.
– Вам было интересно, кого же похоронили под видом усопшего полковника Боццо-Короны... – напомнила девушка. – Но тише! Послушаем!
Лай, звучавший теперь очень громко, становился все яростнее.
– Двадцать луидоров тому, кто уймет собаку, – воскликнул человек, топтавшийся у могилы.
Ему ответили:
– Робло и Зефир – у креста на развилке. У них с собой все, что нужно.
– А сторожа? – осведомился тот, кто обещал двадцать луидоров.
– Они крепко спят, – хихикнул его собеседник. – Робло собственноручно сварил им на ночь грог.
– Робло... – повторил Винсент, стоявший теперь рядом с дочерью. – А ты помнишь моего великолепного датского дога, который так любил тебя? Нашего Цезаря?
– А вашего последнего камердинера звали Робло, не так ли, отец? – медленно проговорила Ирен.
– Да, первого моего убийцу... – начал было Карпантье.
Но закончить он не смог. Отчаянный лай собаки, раздававшийся все ближе и ближе, перешел сперва в долгий вой, а потом в жалобный визг.
– Конец Богатырю, – произнес тенорок на кладбище. – Героическая смерть на поле брани.
А голос, который недавно требовал, чтобы кто-нибудь унял собаку, теперь добавил:
