Прихожую загромождают то ли две, то ли три маленькие железные печки и всевозможная кухонная утварь. Справа от камина высится огромное вольтеровское кресло, из бесчисленных прорех которого торчит пакля; слева можно видеть деревянное корыто на ножках, в котором лежит соломенный тюфяк, заваленный какими-то тряпками. Это постель ребенка.
Посередине же комнаты под чучелом обезьяны, свисающим с потолка вместо люстры, стоит небольшой новый столик, пахнущий елью. Он заставлен бутылками и стаканами; рядом с ними помещаются выщербленная чашка с горчицей и кусок газеты с колбасными обрезками.
Даже не знаю, как описать впечатление, производимое всем этим тарарамом.
Конечно, такую обстановку никак нельзя назвать роскошной, и все же вошедшему показалось бы, что он попал к сумасшедшим, а не к нищим.
Хотя день уже давно перевалил за полдень, в кровати лежал человек. Лицо у него было приятное, хотя и несколько бледное, на голове красовался просторный колпак, а под левым глазом виднелся синяк, поставленный чьим-то мощным кулаком. Ну а в вольтеровском кресле сидела еще одна персона...
Но мы не станем долго держать читателя в неведении.
Так вот: там отдыхала после плотного завтрака сама госпожа Канада.
Халат ее, прежде чем попасть к ней, вероятно, долго служил верой и правдой какому-нибудь бакалейщику.
Ей уже под сорок, но она весьма недурна собой, несмотря на небрежный наряд и излишнюю округлость форм.
Цвет ее щек посрамил бы любой помидор. Над верхней губой и на подбородке пробивается юношеский пушок.
При взгляде на ее шею невольно приходит на ум Атлант, поддерживающий своим затылком земной шар.
Все в ней добротно, все радует глаз, хотя в целом ее облик слишком уж мужествен.
И потому особенно странное впечатление производят миндалевидные глаза под густыми бровями, глядящие удивленно и проникновенно и придающие лицу такое забавное выражение, что хочется одновременно и задуматься, и засмеяться. Особенно засмеяться, однако, по правде говоря, мы не советуем хохотать слишком уж громко, поскольку у госпожи Канады (и вы в этом скоро убедитесь) ручка весьма и весьма тяжелая.
– Дружочек мой, – проговорила она, отпив из стакана и вернув его снова на каминную полку, – все это ерунда. Я имела несчастье потерять первого мужа глупейшим образом, но я не поминаю его лихом. И мне ужасно обидно видеть второго моего супруга в постели после драки со мной, да заедят меня дикие звери!' Уж поверь, дорогой: я вовсе не хотела забивать тебя до смерти. Я была не права, честное слово, не права. Прости меня.
– Что ты, Леокадия! – воскликнул господин Канада, растроганный до глубины души. – Разве я прошу у тебя столь многого? Конечно, пылая гневом, ты потрепала меня слишком уж сильно... Но должен сказать, что удары, наносимые мне со всех четырех сторон света, и то не смогли бы уменьшить моей любви к тебе.
– Не четырех, а пяти, – перебила его Леокадия.
– Пусть так, но что от этого изменится? – безропотно согласился господин Канада. – Мне, правда, до сих пор не приходилось слышать о пятой части света, но не будем же мы ссориться из-за каких-то географических тонкостей... Я только хотел сказать, что никакие глупые оплеухи не заставят меня забыть о моей благодарности тебе. Подумать только: какое счастье я обрел с тобой! Ты, повелительница арены, приблизила к себе одного из твоих слуг, презрела пропасть между нами и оказала мне, недостойному, высочайшую честь стать твоим мужем! И если ты сейчас подаришь мне поцелуй, он излечит меня от всех душевных и телесных недугов.
Госпожа Канада немедленно поднялась и направилась к постели. Пол так и заходил под тяжестью ее шагов.
– Да уж, за то время, что мы прожили вместе, – пробормотала она, – ты выучился говорить красиво. Что тут скажешь? Я, конечно, тебя до себя возвысила, но ведь ты с тех пор здорово изменился в лучшую сторону, так что отныне, клянусь, мы не будем больше собачиться, как большинство супругов, а станем выяснять свои отношения тихо-мирно.
Поцеловались они от всей души. Леокадия действовала решительно и напористо, а Эшалот (поскольку перед вами счастливец Эшалот) лобызал свою жену так звонко, что могло показаться, будто в комнате звучат фанфары, славящие молодость и любовь.
Обвив руками могучую шею своего идола, он воскликнул в порыве радостного вдохновения:
– Я не задумываясь согласился бы вынести новый град затрещин, лишь бы повторить этот сладостный миг! Да и что это за роза без шипов? Господи, как же изумительно ты благоухаешь!
Леокадия взглянула на него по-доброму и улыбнулась.
– Ты не красив, – прошептала она, – зато ты очень страстен и поэтичен. Вставай, если можешь, и мы спокойно все обсудим.
Господин Канада тотчас же откинул одеяло. Руки и ноги у него были в синяках, причем таких же выразительных, как синяк под глазом, но Эшалот не чувствовал боли.
Его повелительница снова погрузилась в свое глубокое кресло, а он поместился на стуле подле нее.
Леокадия задумчиво отпила из стакана.
– Жена, разумеется, – начала она свою речь, – должна повиноваться мужу, ибо так установлено от начала мира, но это вовсе не значит, что муж может превратить ее в рабу. Я всегда буду отстаивать свою свободу, и если ты вздумаешь шпионить за мной...
– Нет-нет, я больше не посмею, – прервал ее Эшалот. – И даже если я случайно увижу тебя с солдатами,
