– Она ничего не скрыла от меня! Она сказала все! И я не знаю, прямота это или бесстыдство! Я ненавижу ее всеми силами своей души и люблю любовью, которой не удостаивалась ни одна женщина! Я должен был забрать у нее моего сына. Я обезумел, слышишь? О, если бы я только сразу понял! Она презирает тех, кто коленопреклоненно обожает ее. Я был слишком добр, мне нужно было повелевать, она хотела иметь господина!
Два уцелевших листка герцог положил в шкатулку, запер ее и заговорил снова:
– Господин! Сын этого человека для нее – господин! Она послушно исполняет все его прихоти, он стал для нее тираном и идолом, и она его любит! Любит до безумия… Тебе ясно, да?
– Нет, – ответил Моран, – но вам вредно много говорить.
– Я был слишком добр! – в ярости вскричал герцог. – Вина! Подай мне вина! Мне нужны силы, хотя бы еще на час! Пусть она придет сюда! Я стану ее господином! Она почувствует всю тяжесть моей власти и полюбит меня!
Конвульсивно дергавшаяся рука герцога указала на откупоренную бутылку на столике. На бледном лице больного проступили красные пятна.
Перепуганный Моран постарался образумить де Клара, но тот, едва владея языком, прохрипел:
– Жизни, я прошу у тебя час жизни, ничтожество! Неужели ты хочешь меня убить?
Моран подбежал к столику, и наливая вино, дрожал, как осиновый лист, а герцог де Клар все повторял:
– Полнее стакан! Полнее! Я жажду сил! Жажду ненависти! Разве ты не догадался? Она привезет вместо моего сына своего! Кто видел обоих детей? Кто сможет обнаружить подмену? И мой сын останется обездоленным! А сын того, другого, станет герцогом де Кларом. Но к черту! Не хочу! Полнее стакан, кузен! Полнее!
Моран, боясь расплескать вино, обеими руками подал герцогу полный до краев стакан.
Обеими руками принял стакан и герцог де Клар.
И он вновь судорожно стиснул зубы, впившись в край стеклянного сосуда.
Герцог де Клар осушил стакан до дна и с широко распахнутыми глазами, с полуоткрытым ртом погрузился в какое-то сонное оцепенение.
Длилось оно, как и в прошлый раз, несколько секунд.
Потом восковые щеки де Клара вспыхнули, расширившиеся зрачки загорелись.
– Вот она, моя сила! – воскликнул он. – Я стану ее господином! А ты убирайся! Вон отсюда!
Герцог откинул одеяло и спрятал под него шкатулку.
– Видишь, я обо всем подумал, – с самодовольной улыбкой заявил больной. – Она ее не найдет. Я обману ее. А ты – вон! Вон отсюда! Она уже в саду, она бежит ко мне, своему повелителю! Убирайся немедленно!
Герцог схватил стакан и запустил им в Морана, тот метнулся к двери и захлопнул ее за собой, а стакан разбился о стену.
В ту же секунду распахнулась противоположная дверь. Прекрасная Анжела с искаженным от горя лицом, забыв опустить вуаль и застегнуть накидку, едва дыша и с трудом держась на ногах, вбежала в гостиную.
Взглянув на женщину, герцог торжествующе вскрикнул.
– Подойди! – властно проговорил он. – Я разучился умолять, я понял, что мое дело – приказывать, а твое – с обожанием взирать на меня.
Неверными шагами Анжела пересекла гостиную. Женщина не поняла слов герцога, она их не слышала. Рухнув у изножья кровати, голосом, полным страдания, невольно трогающим сердце, красавица произнесла:
– Они похитили моего сына! Вашего сына, Вильям! Виной всему – чудовище-маркиз!
Но и герцог не услышал, не понял слов Анжелы. Все с тем же выражением лица он бормотал:
– Как же ты хороша, ты стала еще прекраснее, распустив волосы, подойди же, поцелуй меня, ты должна это сделать, ты моя жена…
– Мой сын! Мой сын похищен! – рыдала герцогиня, протягивая руки к де Клару. – Наш ребенок – поистине золотой мальчик, сказал этот негодяй. Я прятала свое дитя.. Вы упрекали меня за то, что я не люблю его… Но посмотрите на меня, вы видите, как невыносимо я страдаю!
– Красавица! – шептал больной. – Ты никогда не была столь ослепительна! Я хочу умереть в твоих объятиях!
Продолжая бормотать, герцог попытался подняться с постели.
Анжела кинулась к нему, желая его поддержать, и он вцепился в нее. Руки его дрожали. Это была агония…
– Вам нельзя умирать, – в отчаянии вскричала женщина, пытаясь отстраниться от зловещего поцелуя, – а губы больного жадно искали в это время ее губ. – Вы должны жить, и я буду вас любить, Вильям. Вы богаты, вы могущественны! Вы можете поднять на ноги весь Париж, всех, кто способен кинуться на поиски – и найти нашего сына! О, Вильям, услышьте же меня! Верните мне мое дитя!
Эта страстная мольба, казалось, дошла до сознания герцога. Что-то забрезжило в хмельном мозгу умирающего.
Ибо герцог де Клар и в самом деле умирал. Искусственное оживление, которое пока поддерживало его силы, должно было вот-вот исчезнуть – и уже навсегда.
