«Руль». В течении восьми лет «Новое Слово», не будучи в состоянии конкурировать с большими парижскими газетами, вело убогое существование, едва сводя концы с концами. Вряд ли кто-нибудь из редакции «Нового Слова» мог в то время предполагать, что именно этой газете выпадет на долю сыграть историческую роль среди зарубежной прессы тем, что она первая попадет на русскую землю, явится мостом между эмиграцией и бывшими советскими гражданами, воспитает на своих страницах целую плеяду блестящих антибольшевистских журналистов из рядов бывших подсоветских людей.
После разгрома Франции и прекращения существования тамошних русских газет, «Новое Слово» оказалось единственной русской газетой в Европе. Начало войны Германии против Советского Союза особенно подняло интерес читателей к этой газете. В те дни, когда я вступил в ряды ее редакции, газета уже давно перевалила за стотысячный тираж и читалась русскими людьми от Атлантического океана до Днепра и от Эгейского моря до Нордкапа.
Благодаря этому редакция «Нового Слова» оказалась своеобразным фокусом, в котором пересекались, в те дни, настроения, надежды, ожидания и разочарования русских людей за рубежом. Десятки посетителей ежедневно передавали свои личные впечатления, а свыше сотни писем, доставляемых каждый день почтой, освещали положение вещей в самых различных местах.
Настроения зарубежных русских людей в те дни, можно охарактеризовать двумя словами: растерянность и ожидание. Растерянность от неожиданности и грандиозности наступивших событий и ожидание, каких то очень важных политических сдвигов, которые вот-вот должны произойти в разрешении русского вопроса.
К сожалению редакция «Нового Слова» не могла, ни рассеять этой растерянности, ни приподнять завесу над ожидавшимися событиями, ибо, как это ни странно, сама была совершенно не в курсе происходившего.
Когда, в конце августа 1941 года, я переступил порог редакции, я думал, что застану там людей точно информированных германскими правительственными кругами о политической стороне войны на востоке. Я думал, что найду в редакции, с немецкой аккуратностью и организационной предусмотрительностью, заготовленные обращения к русскому народу, декларации, манифесты и прочий пояснительный материал, столь необходимый при разрешении такой грандиозной задачи, как война с государством занимающим одну шестую часть суши. Каково же было мое удивление, когда я в редакции застал нескольких растерянных и ничего не понимавших людей, знавших о происходящих событиях не больше, чем знал я, только что приехавший из балканского захолустья.
Таким образом, получалось, что единственная русская газета в Европе, выходящая к тому же в Берлине, и на которую, естественно, были обращены взоры миллионов русских людей с надеждой, что она внесет какую-то ясность в их умы, не только не получала никаких разъяснений от германских правительственных учреждений, но и сама питалась рассказами разных посетителей и письмами от знакомых и незнакомых лиц.
А судя по рассказам людей, посещавших редакцию и по письмам доставляемым почтой, на солнце, которым был для миллионов русских людей — «крестовый поход против большевизма», стали появляться какие-то непонятные темные пятна.
Первым и наиболее мрачным пятном было, подтвержденное многими свидетельствами, ничем не оправданное зверское обращение с миллионами красноармейцев, добровольно сдавшимися в плен к немцам. Сгоняемые за колючую проволоку, они уже месяцами жили под открытым небом, не получая почти никакой пищи и тысячами гибли ежедневно в наступившей осенней стуже. И для улучшения их положения не только не делалось ничего, но и самым решительным образом пресекалась всякая инициатива местного населения помочь этим несчастным.
Вторым пятном, повисшим над русским вопросом, оказалось расположение Гитлера об учреждении «Министерства занятых восточных областей» и появление во главе этого загадочного министерства ненавистника всего русского, одного из творцов дурацких теорий о высших и низших расах, темного фанатика — Альфреда Розенберга. Образование этого министерства само собою исключало появление, на арене исторических событий на востоке, национального российского правительства. А это заставляло задуматься.
И, наконец, третьим пятном особенно коснувшимся русских за рубежом, был точно установленный факт, что все двери ведущие в Россию, для русских эмигрантов плотно и недвусмысленно закрыты соответствующими германскими властями. Таким образом, в «крестовом походе против большевизма», было отказано принять участие самым старым, самым опытным и, в конце концов, самым надежным его врагам. Это обстоятельство подействовало угнетающе на русских за рубежом и уже в то время оттолкнуло многих из них от Германии, которой они искренно предложили свои услуги для честного разрешения русской проблемы. С другой стороны, отсутствие русских эмигрантов на территории занятой германской армией, очень скоро сказалось в той подозрительности местного населения по отношению к немцам, которая сменила первоначальную радость. Советская же пропаганда использовала этот факт по-своему. А именно: узнав об отсутствии русских эмигрантов в занятых немцами областях, она громогласно заявила: — «немцы идут истреблять русский народ и лучшим доказательством этого является то обстоятельство, что даже такие заклятые враги советской власти, как белоэмигранты и те не пошли за ними».
Все это, вместе взятое, говорило о том, что или у германского правительства вообще нету определенного плана в отношении русского вопроса или этот план скрывается и не имеет ничего общего с надеждами и ожиданиями, как русских эмигрантов, так и населения занятых областей.
В начале декабря редакция «Нового Слова» сделала единственную коллективную попытку повлиять на ход мыслей в головах ответственных государственных людей Германии.
На основании огромного и интересного материала, собранного за первые месяцы войны, редакцией был составлен документ в серьезности, которого нельзя было усомниться. Ибо, в основу этого документа легли проверенные сведения, просочившиеся с оккупированных территорий, опросы пленных офицеров и солдат красной армии и свидетельства многих военных переводчиков, побывавших уже в России.
В конце этого документа, основательность которого германским властям не трудно было проверить, указывалось на необходимость следующих срочных мероприятий: 1) обнародования исчерпывающей декларации германского правительства по русскому вопросу; 2) образования на русской территории Российского Национального Комитета для объединения вокруг себя всех антибольшевистских сил; 3) передачи гражданского управления на занятой территории в руки этого Комитета; 4) немедленного улучшения в положении пленных красноармейцев и 5) допущения на занятые территории русских эмигрантов для административной работы.
А в заключении этого документа было подчеркнуто, что если к разрешению русского вопроса не будет привлечен русский народ, то несмотря на все успехи германских войск, война с Советским Союзом закончится для Германии — катастрофой.
Для того, чтобы в то время, время упоения победами и раздела земного шара, в Берлине, в официальном документе упомянуть слово «катастрофа», надо было иметь больше гражданского мужества, чем дальнозоркости. Ибо, уже тогда только слепые не видели к чему приведет война на востоке, если в ходе ее Германия будет рассчитывать только на свое оружие.
Документ этот был передан Розенбергу, так как в то время все относящееся к «делам востока», сосредотачивалось у него. И, несмотря на то, что время передачи этого документа было выбрано умышленно и совпадало с первой германской неудачей — откатом от Москвы, никакого ответа на этот меморандум редакция не получила. Даже сухой благодарности за труды и потраченное время. Господин Розенберг, вероятно, попросту не прочел этого документа. А если и прочел, то наверно забыл о нем на другой же день.
Интересно, вспомнил ли он о нем через четыре года среди грустных размышлений в одиночной камере нюренбергской тюрьмы? Времени, во всяком случае, он имел для этого достаточно.
В отчаянных и бесплодных попытках пробить дубовую стену самоуверенности, близорукости и тупоумия, которая плотно окружала тогда официальный Берлин, проходили осенние и зимние месяцы 1941 года.
Но только ли официальный Берлин отличался этой невозмутимой толстокожестью? Нет. В то время одинаково трудно было рассеять носорожий оптимизм, как у министра, произносившего очередную речь, так и у парикмахера, оставлявшего вас сидеть с намыленной щекой для того, чтобы восторженно
