Львович благодарит за присланный ему через управляющего портрет сына в гробу, рисованный Бруни. Однако взглянуть на него он не может, у него «недостает на то духу и, вероятно, долго недостанет». Возможно, что также не решился взглянуть Сергей Львович и на присланные ему Жуковским из Петербурга посмертные маски Пушкина, снятые скульптором С. И. Гальбергом.
Сергей Львович пишет Вяземскому о том, что «ужасная потеря» дает знать себя теперь еще сильнее, нежели в то время, когда он получил о ней страшное извещение. «Время не ослабляет, а только усиливает мою горесть: с каждым днем моя тоска становится резче, а мое горе чувствительнее… насильственная кончина такого сына, каков мой, не принадлежит к числу обыкновенных несчастий, — продолжает Сергей Львович. — Для меня она была вне всякого вероятия… Я получил письмо от Льва, он в отчаянии, и я за него грущу».
А. И. Тургеневу, свидетелю последних часов жизни Пушкина, старинному другу их семьи, отец поэта послал глубоко прочувствованное письмо: «Я бы желал, чтобы в заключение биографических записок о покойном Александре сказано было то, что сохранится в сердце и памяти моей до последней минуты моей жизни, — Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в Царскосельский Императорский Лицей, и ровно через 25 лет он же проводил тело его на вечное последнее жилище… Вот, почтеннейший и любезнейший Александр Иванович, записка, которую я просил бы вас передать к П. А. Вяземскому, как одному из издателей собрания сочинений Александра. Да узнает Россия, что вам она обязана любимым ею поэтом, а я, как отец, поставил то за утешительную обязанность известить вам все, чем исполнено мое сердце, — неблагодарность никогда не была моим пороком… Не знаю, увижу ли вас, но, пока жив, буду любить и вспоминать вас с благодарностью».
Многие современники отмечали непритворное горе С. Л. Пушкина после смерти его сына. Сестра Д. И. Менделеева, Е. И. Капустина, рассказывает в своих воспоминаниях о том, что летом 1837 года к ним в Сокольники часто ездил «старик Сергей Львович»; к осени он приехал проститься, отправляясь в деревню, чтобы повидать жену и детей Александра Сергеевича, и увидел в гостиной большой бюст сына [3]. Он «встал, подошел к нему, обнял и зарыдал, — вспоминает Капустина, — мы все прослезились, это не была аффектация, это было искреннее чувство его, и потому в памяти моей сохранилось о старике только сожаление из-за его потери такого сына».
В середине августа Сергей Львович был уже в Тригорском. Евпраксии Николаевне было «трудно и тяжело смотреть на него», она сразу же заметила, что «старик Пушкин… огорчен чрезвычайно смертью Александра».
Постепенно годы сглаживали горе. С. Л. Пушкин жил то в Москве у Сонцовых, то в Петербурге, гостил в Михайловском у невестки или в Тригорском у Осиповых. Он высказывал здравые и глубокие суждения о своем сыне в «Замечаниях на так называемую биографию Александра Сергеевича Пушкина, помещенную в Портретной и биографической галерее»[4].
Сергей Львович обращал внимание на то, что талант Пушкина ни в коем случае не упал в последние годы. ««Медный всадник» и «Капитанская дочка» и другие творения, — пишет он, — доказывают противное… Завидовать Александру Сергеевичу некому». Он утверждает это как ценитель литературы. Сергей Львович переписывает для П. А. Осиповой стихотворение М. Ю. Лермонтова «Поэт» («Отделкой золотой блистает мой кинжал…»), напоминая ей, что Лермонтов «написал стихи на смерть Александра».
Близко наблюдал жизнь Сергея Львовича Пушкина в Петербурге в этот период уже упоминаемый нами приятель поэта — И. П. Липранди. Его рассказ о последних годах жизни С. Л. Пушкина заслуживает внимания, — в 1839 году С. Л. Пушкин жил в той же гостинице Демута, в которой останавливался и Липранди. «Об Александре Сергеевиче… старик, сильно уже оглохший и страдавший одышкой, говорил со слезами на глазах, — записывает в своих воспоминаниях Иван Петрович. — Он пригласил меня на другой день в 6 часов вечера к себе: это был день, в который привозят к нему внучек». Липранди увидел у него баронессу Е. Н. Вревскую, Екатерину Ермолаевну Керн (дочь Анны Петровны Керн), а также маленьких дочерей Пушкина, осаждавших, «с улыбкой подмигивая одна другой, своего деда… я находил в них тип отца», — отмечает Липранди.
С 1840 года Сергей Львович поселился в Петербурге на Английской набережной. Глухота его усиливалась, а «астма дошла до такой степени, — рассказывает Липранди, — что в другой комнате слышно было тяжелое его дыхание; дети мои прозвали его самоваром. Несмотря на это, он одевался всегда изысканно и любил преимущественно говорить отборным старинным французским слогом, рассказывая бездну анекдотов, путая и время и лиц». В последнее время, по словам И. П. Липранди, о старшем сыне он говорил как о «великом поэте», а о Льве Сергеевиче — как об «одаренном необыкновенною силою души».
Летом 1841 года в Михайловском отца Пушкина зарисовала приемная дочь тетки сестер Гончаровых, С. И. Загряжской-де Местр, — Наталья Ивановна Фризенгоф. Этот рисунок сохранился в альбоме Н. Н. Пушкиной вместе с другими портретными зарисовками художницы-любительницы. В это время вдова поэта с детьми и сестрой, А. Н. Гончаровой, приехала в только что выкупленное для нее опекой, учрежденной после смерти мужа, родовое имение Ганнибалов — Пушкиных. Сергей Львович гостил у невестки и часто посещал соседнее Тригорское, принадлежавшее его старинной приятельнице Прасковье Александровне Осиповой. После одной из таких прогулок, очевидно, и зарисовала Н. И. Фризенгоф старика Пушкина. Он сидит в несколько напряженной позе в кресле и держит на коленях шляпу. Сергей Львович тщательно одет и причесан. И хотя крючковатый нос, отвисшая губа и морщины говорят о старости, он старается держаться прямо и казаться моложе своих лет. Рисунок реалистичен, хотя отчасти шаржирован. Художница подписала его первыми буквами своего имени и фамилии «N. F.» (Наталья Фризенгоф) и датировала 5 августа. Карандашный портрет работы Н. И. Фризенгоф — последнее известное нам изображение отца поэта.
Сергей Львович Пушкин умер 29 июля 1848 года, семидесяти восьми лет, и похоронен рядом с женой и сыном на холме Святогорского монастыря, расположенного неподалеку от Михайловского.
Надежда Осиповна Пушкина. Мать поэта, Надежда Осиповна, детство и юность провела частью в Петербурге, частью в Суйде (близ Гатчины), в доме своего деда, Абрама Петровича Ганнибала. Ее отец, Осип Абрамович Ганнибал, капитан морской артиллерии, человек пылкий и легкомысленный, женился при живой жене на другой женщине. Второй брак Осипа Абрамовича был расторгнут, и супруги не стали жить вместе. Мария Алексеевна Ганнибал посвятила себя воспитанию дочери Надежды.
Как и Сергей Львович Пушкин, Надежда Осиповна была совершенно светской женщиной, «душой общества», обаятельной и любезной хозяйкой дома. Она любила своих детей и занималась их воспитанием.
Родители Пушкина были счастливы в браке, «они совершенно сошлись, — по словам П. В. Анненкова, — по своему знанию французской литературы и светскости». О внешности Надежды Осиповны, ее оригинальной красоте, за которую мать поэта называли в свете «прекрасной креолкой», можно судить по ее самому известному портрету, сохранившемуся у сына ее дочери Ольги Сергеевны — Льва Николаевича Павлищева. Этот миниатюрный портрет на слоновой кости написан французским эмигрантом, писателем и художником Ксавье де Местром в начале 1800-х годов.
Портрет Н. О. Пушкиной не датирован и не подписан художником, но по характеру живописи и манере рисунка он безусловно принадлежит кисти де Местра. Надежда Осиповна изображена на нем в светлом бальном платье. Гордый поворот ее головы, поднимающейся на «лебединой» шее над прекрасными плечами, делает портрет очень эффектным.
Говоря о сходстве поэта и его брата Льва с родителями, Петр Андреевич Вяземский в заметках «Из старой записной книжки» писал: «Тот и другой были малого роста, в отца. Вообще в движениях, в приемах их было много отцовского. Но африканский отпечаток матери заметным образом отразился на них обоих…»
