солнца хлебные амбары Покровска.
Вдруг Рагозин отчётливо вспомнил розовую пустыню с жёлтым верблюдом – на рисунке, который его так взволновал. Значит, правда, это бывает в жизни, – подумал он, – такие краски, такая пустыня и – неужели? – такая безнадёжность. Он услышал неожиданные толчки сердца. Надо было отдохнуть: он не сомкнул глаз подряд две ночи. Воспоминание о сыне, выраженное этим розово-жёлтым тоном, благодаря необъяснимой способности мысли – видеть одновременно несколько картин, сопутствовалось другим воспоминанием: в неаполитанской желтизне песков и в розовой глади воды Рагозин обнаружил повторение того закатного часа, когда, на рыбной ловле, он заметил мчавшийся к острову моторный катер. Он и сейчас ясно увидел этот катер и крепко протёр кулаками глаза, решив, что галлюцинирует от переутомления. Но, открыв глаза, он ещё явственнее увидел катер, словно двумя лемехами отваливавший на стороны золотые клинья волн.
– Это что, катер? – спросил он у вахтенного.
– Катер, товарищ комиссар.
Лодка быстро приближалась, все больше вырастая, все громче шумя. Она описала разбежистый круг и подвалила против течения к борту «Октября». С кормы канонерки спустили трап, и Рагозин разглядел ловко подымавшегося на судно человека.
– Кирилл! – крикнул он и побежал.
Они встретились на нижней палубе около машинного отделения. В горячем дыхании нефти и пригорелого масла, наполнявшем тесный проход, они обнялись. Рагозин повёл Кирилла в свою каюту. Там они взглянули друг другу в глаза и, обрадованные, негромко посмеялись. Сон сняло с Рагозина как рукой.
– Что это у тебя? – спросил он.
Кирилл держал камышовый кошель, с какими хозяйки ходят на базар. Он ответил застенчиво:
– Это мама. С утра пекла. Я вчера сказал ей, что ты уходишь.
– Словно в больницу, – сказал Рагозин.
– Какая больница?
Кирилл порылся в кошеле, достал со дна бутылку, и они опять рассмеялись. Разложив на газете разрумяненные пирожки и разлив вино, они уселись плечом к плечу на неширокой койке. Выпили молча, только кивнув друг другу, и потом, прожёвывая закуску, долго глядели через открытый иллюминатор на подожжённое зарёй водное зеркало, которое отсюда казалось лежащим выше уровня глаза, а движение речной массы – будто в сто крат сильнее своей мощи.
– Нынче снимаетесь? – спросил Кирилл.
– Ровно в полночь.
– Я торопился, думал – опоздаю.
– Не из тех, которые опаздывают, – сказал Рагозин и положил на колено Извекова ладонь.
– Но, видишь, ты – не военный, а меня обогнал.
– Не спеши. Хватит и на твою долю. Тебя берегут на самое важное.
– А что самое важное? Каждый час со своей задачей – самое важное.
– Да. Со своей главной задачей и со своими второстепенными. И главную надо немедленно решать, а второстепенные… их можно отложить.
Рагозин выговорил это в сосредоточенном раздумье, и Кирилл сторожко посмотрел на него.
– Ты о чём?
Рагозин вскочил, потянулся, по своей домашней привычке, но в каюте было ниже, чем дома, – он стукнул кулаками в потолок.
– Эх, черт! – воскликнул он, опять взяв и сжимая колено Извекова. – У меня есть задача, ты меня извини, может, она… может, её надо отложить, но… Я тебе не успел сказать. Я нашёл, видишь ли, своего сына.
Кирилл рассматривал его все удивленнее.
– Да, сына. Моего и Ксении Афанасьевны. Она родила его тогда в тюрьме. Я узнал недавно.
– Где он?
– Он… Я его нашёл, видишь ли, не совсем… Его ещё надо искать. Но это легко, легко! (Рагозин заторопился, всем телом поворачиваясь к Кириллу.) Если ты согласишься… Я не успел его устроить. Ну, не до того! Понимаешь? Я только его нашёл, и тут как раз…
– Да говори толком.
– Павлика Парабукина помнишь? Так это его приятель. Ты скажи Павлику, чтобы… Или, ещё лучше, скажи Дорогомилову, что ищешь Ивана Рагозина, понял? Он все сделает. У него ведь, знаешь, все мальчишки за пазухой. И ты только скажи, пошли к нему… Ладно? А?
Кирилл никогда не видел таким Рагозина – лицо Петра Петровича соединяло в себе что-то настолько противоречивое, в нём трепетало такое неестественное сочетание отчаянной решительности с извиняющейся мольбой, что на него невозможно было дольше смотреть.
Кирилл, нагнув голову Рагозина, придавил её к своему плечу и сказал горячо и твёрдо:
– Я все понимаю и все сделаю. Ты не волнуйся. Я мальчика найду и возьму его к себе. То есть, к себе с Верой Никандровной. И буду за него перед тобой в ответе. То есть, вместе с мамой. Согласен? И ты выкинь из головы, что это дело второстепенное, это ерунда. Я считаю это дело таким же главным, как и другое наше главное дело, за которое ты пойдёшь сегодня в полночь. И ты можешь за это дело спокойно идти. За него и за своего сына одинаково. И счастливо возвращайся!
