отпугнул бы других волков, которые ещё могли выйти на прочие номера. Но к опасению, что Дибич выстрелит, не видя Кирилла, прибавилась боязнь, что кто-то другой добьёт подранка и возьмёт трофей. Надо было стрелять!
Только теперь, после того как волк был убит, Кирилл стал вникать во все эти молниеносные соображения, толкнувшие его к выстрелу. И только тут он вдруг понял, что мимо всех соображений его толкал подсознательный страх перед раненым, смертельно ожесточённым зверем. И едва он признался себе в этом страхе, его охватил стыд, и он почувствовал, что все его тело залито жарким потом.
– Ну как? Готов? – услышал он оклик Дибича.
В голосе этом было столько счастливой гордости, что Кирилл напугался: а что, если подранок прикончен вовсе не им, а Дибичем? Ведь первым-то стрелял Дибич?
– А у вас есть? – вместо ответа спросил он, все ещё не двигаясь.
– Е-е-есть! – так же гордо отозвался Дибич, и Кирилл услыхал неподалёку шелест раздвигаемых кустов.
Тогда он сорвался с места и подбежал к своей добыче. Слыша, как колотится сердце, он с дикой радостью ухватил волка за ухо, приподнял его толстолобую полупудовую голову и бросил оземь.
– У-у-ух, не-чи-стый! – гудел он упоённо, то расталкивая волка ногой в мягкое, пустое брюхо, то будто одобрительно теребя колючий мех его загривка.
Дибич вышел из зарослей, сияющий, быстрый, взял зверя за заднюю лапу и повернул с боку на бок.
– В окорок угодили? А я – слыхали? – с одного выстрела под лопатку!
– Так ведь у меня как вышло, – воскликнул Кирилл и неудержимо-пылко начал в подробностях объяснять, как выстрел совпал с прыжком волка, как волк стал уползать и как пришлось его добить. Он только не сказал, что стрелял по сидячему зверю.
Несколько загонщиков приблизились на голоса и с любопытством обступили добычу. Один из них – с кровоточащей царапиной поперёк щеки и с разорванным рукавом – мазнул пальцем по щеке и, показывая кровь, проговорил:
– Оборвались все об сучья. Одними спрысками не обойтиться вам, товарищи.
– Радоваться надо, что покончили с чертягами, – весело сказал Кирилл, награждая волка добрым пинком сапога.
– Оно, кому радованье, кому что иное, – ответил загонщик, пробуя приладить рваньё на рукаве и потом сощуриваясь на Кирилла: – Чуть не упустили, выходит, волчонка-то? Далеконько за линией стреляли…
– Почему упустил? – сердито остановил его Кирилл и опять принялся повторять сначала все, как было. Жар его не спадал, а все больше распалялся.
Сломав молодую сосну и оборвав ветки, загонщики продели жердину между связанных лап волка и понесли его на плечах. Кирилл шёл позади, с чувством триумфа поглядывая на волчью морду, чёрным носом бившую об землю, и говоря, говоря краше и краше все подходившим из леса загонщикам об удивительном первом своём выстреле и помалкивая о втором.
Было взято четыре волка-переярка. Их свалили в кучу. Похожие друг на друга, как могут быть похожи только близнецы, они лежали в своих наполовину уже зимних шубах, изжелта-серые, в черноватых подпалинах по хребтам и лапам, со светлым подшёрстком снизу и с боков. Глаза у них были крепко зажмурены, будто, издыхая, все четверо противились взглянуть на белый свет.
Когда окружившие их кольцом стрелки и загонщики разобрались, кто и как убил своего волка, раздался чей-то насмешливый вопрос:
– А что ж Ипат? Пустой?
Огляделись – туда, сюда: Ипата не было. Стали звать – никто не откликался. Начали спорить – где Ипат стоял. Никто толком не знал, потому что он разводил по номерам, а где сам стал – никому невдомёк было полюбопытствовать. Даже тот, кого он поставил на номер последним, не помнил, куда затем Ипат пошёл: как будто направо, а может, и налево. Заспорили и о том, кто первый выстрелил в цепи, когда двинулись загонщики. Каждый уверял, что первым стрелял кто-то другой.
– Да зачем вы пальбу-то подняли? – спросил Дибич. – Припаса извели – хватило бы на оборону целого взвода. Охотнички!
– Мы, товарищ командир, беглым огнём, чтобы наверняка!
Тогда выступил перепуганный Никон и сказал, что, по его мнению, стрельбу открыл Ипат.
– Как мы, посля моего сигнала, погнали, так вскорости я слышу – раз! – жигануло и вроде сразу хлипнуло. Ишь, думаю, – Ипат: у него ружьё с хлипом. Он ещё мне говорил намедни, что, мол, у ружья ствол простуженный, с трещинкой. Он стрельнул, а погодя ребята по-ошли палить по всей цепи! Ипат с краю бил, с самого фланга.
Пререканья так встревожили Кирилла, что почти не осталось следа ни от чувства триумфа, ни от неловкости за какую-то конфузную промашку, ни от стыда за мимолётный страх. Он будто впервые понял, что один отвечает за всю охоту и за всё, что бы ни случилось с Ипатом. Да и не с одним Ипатом. Он был тем сознанием, которое взяло на себя ответственность за каждого человека – от Дибича до последнего деревенского мальчугана, ради забавы увязавшегося с облавщиками в лес.
Нарядив красноармейцев пройти всей линией, которую занимали стрелки, Кирилл взял с собой Никона и направился туда, где – по догадке – мог стоять Ипат. Они осмотрели множество укрытий в кустах, какие могли привлечь охотника, они кричали, они прислушивались к далёким голосам товарищей, наконец вернулись назад и встретились с теми, кто ходил искать вдоль просек. Ипата не нашли.
Загонщики подняли на плечи трофеи, и за ними двинулась вся вереница людей.
По пути Кирилл сказал Дибичу:
– Неужели его могли невзначай пристрелить? Ведь бывалый парень. Немыслимо!
