– А ты смотри не занозись, – сказала она, быстро закладывая за уши спустившиеся волосы.
– У нас в полковом комитете был случай, – сказал Кирилл. – Пришли в одну деревню, в Полесье. Солдаты увидели на каком-то дворе самовар. Давно не попадалось самовара, – давай чай пить. Стал один паренёк лучину щепать – вкатил себе в ладонь щепку. Посмеялись. А через два дня свезли его в околоток: антонов огонь. Всю войну прошёл, в каких только столпотворениях не был, а тут – на старушечьем деле!
– Умер?
– Нет. Отрезали руку. Славный был парень. Член комитета.
– Вот видишь, – сказала мать.
– Чего же – видишь? Это ты палец наколола, я для тебя рассказываю.
– И большая квартира? – спросила погодя мать.
– Купеческая. Хоть на велосипеде катайся.
– Зачем тебе такая?
– Если бы ты со мной переехала…
– Да если бы можно…
– Я понимаю. Я думаю – займу две комнаты, там есть с отдельным ходом.
Они не глядели друг на друга, занятые своей нетрудной работой. Кирилл приноровился ловко прибивать бумагу к доскам полок снизу – сверху она должна была держаться книгами.
– Не знаю, будет ли тебе там хорошо, – сказала Вера Никандровна.
– На квартире? А почему? Мне ведь не надо ничего особенного.
– Я знаю, – сказала она тише и оглянулась на сына. – Но в этом доме есть нечто особенное.
– Привидения?
– Да, может быть, – ответила она, стараясь усмехнуться.
– Если бы с купцом что-нибудь приключилось недоброе, я ещё понимаю. А то – ничего чрезвычайного. Выселили, дом муниципализировали – и все. Мне говорили, он даже где-то у нас на службе. Откуда же взяться привидениям?
Он с улыбкой обернулся на мать и вдруг понял, что она не шутит: все в ней затруднилось – от движений поникших рук и медлительной жизни лица до дыхания. Она повела на него взглядом и увидела, что он ждёт.
– За Шубниковым была замужем Лиза, – сказала она.
Смуглость его сделалась как будто темнее, в ней появился зеленовато-оливковый оттенок, он не двигался.
– Ты не спрашивал, поэтому я не говорила, – словно устраняя его упрёк, добавила Вера Никандровна.
Он отвернулся, провёл тяжеловесно кулаками вдоль полки в обе стороны и так, с раздвинутыми руками, постоял молча.
– У меня вся бумага. Ты отстала, – сказал он.
Она подала ему несколько обложек, он начал обивать нижнюю полку нагнувшись и скрывая лицо. Вдруг он с коротким присвистом втянул сквозь зубы воздух и распрямился.
– Что, и правда заноза? Покажи! – шагнула к нему Вера Никандровна.
– Пустяки, – буркнул он, прикусывая зубами кончик пальца и потом широко размахивая рукой, так, что мать не могла приблизиться.
Он бросил работать и, отойдя к окну, открыл его. Вдалеке звонил трамвай, и угрожающее гудение мотора взбиралось выше и выше, переходя в нетерпеливое вытьё и сразу оборвавшись. Обиженное коровье мычание откликнулось трамваю. Стадо начало появляться из-за поворота улицы. Закат уже покрасил тесовые домики, они стали картинными. Пыль вышла над скотом из-за угла, будто коровы несли её – насквозь зарозовевшую от солнца – на своих рогах.
– Ты говоришь – была, – произнёс Кирилл в окно и, не получая ответа, досказал громче: – Была за ним, а теперь?
– Она ушла от него во время войны, – ответила Вера Никандровна.
Он опять умолк и долго смотрел на слободку – как её домишки сменяли беззаботную розоватость на всполошную красноту и как этот заревный свет, ещё горя огнём, уже притушивал все вокруг золистой тенью крадущегося вечера. Довольнее и в то же время просительнее мычал скот, расходясь по воротам и калиткам. Потом все стихло.
– А что же теперь? – спросил Кирилл, будто обращаясь к тишине.
– Я не знаю – что. Она ушла к отцу.
– У неё дети?
– У неё, кажется, один сын.
– Сколько же ему? – спросил Кирилл, помедлив, и вдруг, резко отвернувшись от окна, подошёл к матери, торопясь отвёл её к деревянному, по-канцелярски чинному диванчику, и они сели рядом.
– Я вижу, тебе все известно, да? Как это случилось? Как могло, как могло случиться? Что это? Как ты
