века, затронувшего все сферы общественных и социальных отношений, в том числе и на северокавказской окраине, этот компромисс все меньше и меньше обогащался конструктивными идеями, адекватно отражающими новые реалии.
Представители власти не замечали произошедшей интеграции подавляющего большинства местного населения в российское полиэтническое гражданское сообщество, набиравшей силу тенденции признания ими России своим Отечеством, в ряде критических ситуаций, требовавших государственного вмешательства, действовали неадекватно обстоятельствам, полагаясь лишь на меры силового принуждения. Впрочем, такие же меры в аналогичных случаях применялись и к русским. Достаточно вспомнить в этой связи о судьбе старообрядцев, духоборов или о подавлении бунтов в Центральной России.
В политике России эти рецидивы силового решения общественных проблем время от времени проявлялись и ранее, ибо в ее судьбе всегда сталкивались разные подходы. Когда преобладающей становилась традиционная для государства политика соблюдения равновесия, признания так или иначе двух государственных начал, русского и инородческого, поддержания нравственного авторитета, способствовавшего на протяжении веков объединению различных народов, Россия добивалась крупных успехов. А когда намечались отклонения от такой политики — страна расплачивалась нестабильностью и потрясениями. Главные итоги Кавказской войны — присоединение этого многонационального края к России не только силой оружия, но и силой нравственного авторитета, в результате политического компромисса между народами, а также последующее гражданское приобщение коренного населения к традициям российской государственности.
5.4. Сепаратизм на Северном Кавказе: история и современность
Сепаратизм определяется современной наукой как стремление к обособлению в пределах какой-либо территории …чаще всего движение попятное и деструктивное. Сепаратизм связан с социальным радикализмом, точнее- с наиболее крайними его проявлениями.
Сепаратизм на Северном Кавказе на рубеже XIX–XX веков, несмотря на сложность положения в крае, не имел сколь-нибудь широкого распространения, что служит подтверждением состоявшегося тогда гражданского приобщения Северного Кавказа к России.
Такое положение не нравилось многим за границами России. В материалах, подготовленных в начале 30-х годов для польской разведки, Б. Байтуган, один из последовательных сторонников идеи «горской независимости», оказавшийся после завершения гражданской войны в эмиграции, дезинформировал, по сути, не только ее, но и общественное мнение на Западе об органической ненависти «масс ко всему, что русское…».
Непредвзятый разбор его записки должен был бы и тогда вызвать сомнения в объективности подбора сведений и доказательств у добросовестных аналитиков из спецслужб, а тем более у современных представителей исторической науки, после публикации этого документа. В предисловии к записке и историк и политик С. М. Исхаков так или иначе поддержал версию «об извечной и всеобщей вражде горцев к русским».
Интересно, что Б. Байтуган не раз с сожалением отмечал отсутствие в среде националистической горской интеллигенции «крепко спаянной сепаратистской группы…», цельной идеологической доктрины. Не раз он сетовал на «недоверие масс» к тем, кто отстаивал необходимость создания на Северном Кавказе независимого государства.
Все проходившие в условиях обострения кризисной ситуации в стране в 1917 году горские съезды «… по существу не высказались за безоговорочное отделение от России», что вступает в прямое противоречие с выводами, предложенными Б. Байтуганом.
Он вынужден признать и то, что эти «…съезды, подобно аналогичным собраниям иных народов (украинцев, грузин, армян, азербайджанцев и т. д.), выявили минимум сепаратистских тенденций». Избранные от народов делегаты настаивали, имея соответствующие полномочия, «только на федеративном переустройстве русского государства в его прежних границах, где горцы составляли бы отдельную территориальную единицу». По его же мнению, впоследствии «… идея горской независимости перестала быть вопросом актуальным, ибо перестала находить отголосок не только в стремлениях… народов… освободиться из-под владычества России, но даже и в самой горской эмиграции».
Противоречивость версии указывает, прежде всего, на несостоятельность укоренившихся представлений об «извечной и всеобщей вражде горцев к русским».
В России, из-за особенностей ее развития, сложилась геополитическая реальность, при которой совпадение государственного и этнонационального полей в большинстве случаев так и не установилось. Ее государственное поле на протяжении многих веков формировалось на полиэтнонациональной основе. Это подтверждается и на постсоветском пространстве, единство которого несмотря ни на что пока сохраняется.
В ряде горячих точек, например в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье, население неоднократно изъявляло желание войти даже в состав России. В праве на самоопределение недопустимо существование двойных стандартов: одни — для больших, другие — для малых наций. Такое подразделение несправедливо. Это, безусловно, относится ко всем без исключения. Не должны игнорироваться позиции и отдельных частей того или иного народа. Стремление сохранить единство с Россией прослеживается и у чеченцев.
По свидетельству Г. В. Заурбековой, непосредственно наблюдавшей развитие трагических событий на Северном Кавказе на исходе ХХ века, «… сепаратисты убили сотни чеченцев за приверженность к России», высказывания же против России зачастую вызывали осуждение и неодобрение у простых людей. Некоторые представители чеченского народа, рискуя жизнью, призывали при виде разгула националистической вакханалии: «Не допускайте, чтобы нас унижали травлей русских». Оправдания сепаратистов своей деятельности «извечной враждой русских и чеченцев еще со времен Кавказской войны» построены на исторических фальсификациях и вводят лишь в заблуждение общественное мнение, в том числе и за рубежом. Ссылки на депортацию 1944 года также не убедительны, так как она не вызвала среди тех же чеченцев и ингушей антирусских настроений.
Взявшись за оружие при вторжении боевиков Ш. Басаева в 1999 году, ополченцы Дагестана подчеркивали, что защищают Россию, свою Родину и будут отстаивать, не жалея жизни, ее целостность от любых угроз, откуда бы они ни исходили, даже если это придется делать под Москвой или на Дальнем Востоке. Представления о происходящем у большинства простых людей не имеют ничего общего с взглядами сепаратистов, которые сегодня не могут обходиться без иностранных наемников и денежной подпитки из-за рубежа.
После начала наступления российских войск в сентябре — октябре 1999 года немалая часть чеченского населения, по самым приблизительным подсчетам около трети от общей численности чеченского населения, переместилась в различные области России. В какой-то мере влияние на это оказывало, по всей видимости, желание спастись «от бомб и снарядов». Но, по замечанию А. Б. Зубова, эта часть населения показала неготовность «защищать независимость Чечни до последней капли крови, да и само направление… исхода в Россию, а не …в Азербайджан или Грузию, поддерживающие… мятеж… — знаменательно. Могли ли абхазы во время войны с Грузией в 1992 года бежать, спасая свою жизнь, в Грузию, а армяне из Карабаха — в Азербайджан? Такое и помыслить несообразно, а чеченцы уходят и уходят в Россию».
Настроенность на расселение по «городам и весям» всей России, по наблюдениям В. Х. Акаева, одного из видных специалистов по проявлениям современного исламского радикализма на Северном Кавказе, при определенных обстоятельствах может принять еще большее распространение. По его утверждению, многие чеченцы при общении в ходе неоднократно предпринимавшегося в последние годы социологического опроса «признавались в том, что первоначально воспринимали военных как освободителей от преступников и вахабитов, терроризировавших мирное население». И только
