– Спит, говорю, тута одна-одинешенька. Я с вечера про тебя сказанул ей словечко. Она мяукнула и в будочку, тю-тю! Такой, брат, кондёр получился.
– Ты крепче держи! – яростно зашептал Мартьян. – У тебя инструмент в руках или…
– Она горюет… А бабенка, я тебе скажу, боже ж мой! – не унимался Архип.
– Слушай, я тебе такого боженьку покажу, мизгирь хромой! – замахиваясь тяжелым ключом, гневно зашипел на него Мартьян.
– На себя оглянись. Тоже не очень прытко скачешь. Хороша Глаша, да не наша! – подзадоривал Архип, чувствуя, что уцепил противника за самое больное место.
– Дядя Архип, смотри, тресну по скуле!
– Сдачи получишь.
– А про меня что ей болтал?
– Докладывал, как ты с женкой да с тещей прощался.
– А ты видел?
– А то нет! За плетешком стоял. Ты что, совсем расхлебался с ними, али так, для блезиру?
– Совсем, дядя Архип, как гора с плеч!
– Давно бы пора. Тяжелые тебе попались люди. В особенности эта язва, Агашка. Ведь полны сундуки добра, а все на базар норовят.
Архип заговорил было о Спиглазове, но Мартьян сердито прервал его.
Глафира давно проснулась и слышала весь их разговор, стараясь унять волнение, которое с каждой фразой усиливалось все больше и больше.
– Долго ты будешь меня тут держать? – спрашивал Архип.
– Еще немножко. Подержи скобу…
– Оставь. Утром с Глафирой закончите, да и Федька помогнет.
– А где Федя? – спросил Мартьян.
– Известно где: у своей Дашки. Сенька на току. Я тоже сейчас к себе в шалаш подамся. Ну вас к едреной фене…
«Архип и вправду может уйти, а как же я? Вдвоем с Мартьяном останусь?» – сидя на жестком соломенном матраце и кутаясь в байковое одеяло, с тревогой в сердце размышляла Глаша. Одеться и выйти наружу? Просить Мартьяна, чтобы ушел? Но как можно прогнать человека, который налаживает приспособление к ее же машине в степи среди ночи?
Боясь пошевелиться, она осторожно приоткрыла дверь. На белую простынку легла ласковая полоса лунного света и будто протянула от сверкнувшей на небе звездочки яркую, словно посеребренную нить. Глаша прикрыла босые ноги концом одеяла и почувствовала, что ей хочется, чтобы слишком разговорчивый Архип поскорее ушел. Подумала почему-то без обычной стыдливости и страха.
– Спит ведь, и горюшка Мало, как мы тут ее машину раскурочиваем… А может, и притворяется, – рассуждал Архип.
– Перестань же! – упрашивал его Мартьян.
– А что? Как будто ты совсем дите малое и не соображаешь, сколько в каждой женщине притворства!
«Вот болтун!» – злилась в вагончике Глаша.
– Тебе-то откуда известны такие тонкости? – спросил Мартьян.
– А все бабы на один манер.
– Ну ладно. Раз собрался, жми на свои бахчи. Там уж, наверное, возов пяток накатали…
В приоткрытую дверь вползал дразнящий арбузный запах. Глаше вдруг нестерпимо захотелось съесть прохладную крупитчатую сердцевинку арбуза, а надоедливый Архип все не уходил.
– Последний раз говорю, – донесся голос Мартьяна. – Если хоть еще одно глупое слово брякнешь, сам разрисую тебя в газете и на доску вывешу.
– Какие могут быть глупости? Обыкновенное житейское дело, милок, – проговорил Архип Матвеевич.
– Глафиру не трогай.
– Да что твоя Глафира, святая?
– Для меня да, – сказал Мартьян.
– Чтой-то не верю, – усомнился Архип.
Глаша натянула смятое одеяло на уши, которые так горели, что, кажется, даже сережки раскалились.
– А ты поверь.
Мартьян сложил инструменты в рюкзак и вытер паклей руки. Небо совсем вызвездилось и стадо еще чище; влажный после дождя воздух студеней и звонче. На токах все еще пели девушки, баян протяжно и звучно выводил радостную мелодию.
– Ведь как, поди, за день-то умаются, а все равно будут петь до зари, – вертя цигарку, проговорил
