– Так получается, что все время и говорю не то, и не так, как люди, живу, и не то делаю… Вот и Варвара и теща Агафья Нестеровна меня учат: не так по горнице прошелся, половички смял, не тем глазом на жену посмотрел. А мне, понимаешь, часто хочется эти половички да занавесочки растоптать, сапожищем кого- нибудь поддеть!
– Ой как страшно! – пошутила Глафира и сделала шаг в сторону.
– Ты не смейся! Для тебя сегодня тоже словечки приготовлены.
– Только не пугай, пожалуйста. Ты в райкоме-то хоть был?
– Раз вызывали, значит, обязан быть.
– Что тебе сказали? – с тревогой спросила Глаша.
– Обещали выговор снять.
– Правда?
– А почему же нет, раз он неправильный. Но это все равно ничего не меняет. Все думают, что мы с Романом два волка около одной телки. А это не так! Я за жену глотку грызть ему не собирался и не собираюсь. Я взял его за грудки потому, что он трус и бюрократ, нечистоплотный человек и рыльце у него давно в пушку. Такие мутят воду так, что пить потом не хочется из нашего родника!
– Ой как ты его ненавидишь! – Глафира была убеждена, что в Мартьяне бушует необузданная мужская ревность, оскорбленное самолюбие. Именно это отдаляло и отталкивало ее от Мартьяна. Она прожила с мужем очень короткое время и знала только мгновенно озарившую и быстро, словно сон, промелькнувшую любовь, грусть разлуки и ожидания, а вместо этого потом пришла похоронная, как и в годы войны на отца. О ревности Глаша знала только по книгам. Она даже не представляла себе, что может еще раз испытать те же-чувства к другому мужчине, какие она испытывала к Николаю, ласковому белокурому, синеглазому парню. А ведь вначале ей нравился и Мартьян, когда они, два друга, за одним столом, по-братски справили две свадьбы и вскоре уехали за границу дослуживать свой срок. Ведь оставался-то только один- единственный год…
– Ты не прав, Мартьян, не прав. Спиглазов сейчас много делает. Добился фондов на сборные дома. С утра до ночи по кошарам да по отделениям носится, – возразила Глаша.
– Знаю я его все поездки… Знаю, Глаша! Он сейчас все прекратил, даже тайные свидания… Кожу наращивает потолще, чтобы где-нибудь не прокололи. Трусишка!
– Он не трус, ты это зря, – защищала Глаша Спиглазова, зная, что и деверь Михаил Соколов относится к нему положительно.
– Эх, Глафира! Думаешь, все такие чистые, как ты? Он меня боится, а Варвара от этого еще хуже бесится. Ведь кто ее директором сельмага устроил? Он. В члены правления райпотребсоюза провел, в депутаты Совета. К ней же теперь подступиться нельзя. А что я для нее? Комбайнер, штурвальный. От меня керосином разит, а от него духами «Москва». У него друзья министры, члены правительства, а у меня Николай Иваныч Байсургенов, чабан! Я понимаю, что жена Спиглазова Раенька, эта несостоявшаяся певица, конечно, так себе, степной кузнечик, порхает с кустика на кустик, крылышки и губки подкрашивает и влюбляется во всех приезжающих уполномоченных… Я понимаю, такой мотылек кому хочешь опротиветь может. А он мужик здоровый и по-своему даже не глупый. Ему именно такая деловая подружка нужна, баба вроде Варвары. Ну и, как говорится, бог с ними! Разойдемся, и каждый начнет жизнь по-новому. Детей у нас нет, никто здесь не пострадает. А Раечка подцепит какого-нибудь уполномоченного… Так нет, он трусит, до смерти боится, что партбилет может потерять. Тогда надо за штурвал садиться, а он не привык да и не умеет.
– Ты очень злой, Мартьян. Такое говоришь! – грустно покачала головой Глаша.
– Правду говорю! Пусть он меня не опасается. Я решил уехать. Жалко, конечно. Прожил здесь лучшее время молодости, научился чему-то. Что-то сделал хорошее. Недавно еще одну штучку смастерил, да не докончил немножко. Бросать жалко. А в другом месте знаю, что не доделаю…
– Ах, Мартьянушка! Золотая у тебя голова. – Глаша неожиданно протянула руку и ласково потрепала его волосы. Быстро отдернув руку, прибавила: – А выпил-то сегодня зачем?
Мартьян опустил плечи и съежился. Не ответив на ее вопрос, проговорил с грустью:
– Золотые головы бывают только у идолов, а я человек, Глаша.
– В том-то и загвоздочка, Мартьян, – понимающе сказала она и задумалась. Ей было тоже грустно и жаль его.
– В чем загвоздочка? – осторожно спросил он.
– В нашей жизни, Мартьян. От каждой царапинки душа болит.
Задумчиво помолчав, спросила:
– Ты все сказал?
– Все, что есть, тут, – Мартьян постучал себя по груди. – Все, что накопилось, сразу не выскажешь…
– Значит, уедешь? – словно не слушая его, проговорила она.
Мартьян ждал затаенно. Вдруг она скажет желанные слова, единственные: «Я тоже с тобой!» Но она не произнесла этих слов, вместо них добавила:
– Раз уж решил, то на счастливую дорожку много слов говорить не надо.
– Счастливые дорожки бывают только в сказках. А я напрямки иду, через бурелом. Не только душу поцарапал, но и сердце.
– Мне жаль тебя, Мартьян. – Глаша участливо, с нежностью посмотрела на него, но он этого не заметил, а только почувствовал одну, унижающую его самолюбие жалость. В таком возбужденном состоянии он не понимал ни ее, ни себя. Ответил со скрытой обидой:
– И на том спасибо. А я жалею об одном, что не меня тогда в Пеште стукнула пуля, а Колю…
