Круфт едва заметно пожимает плечами. Он обижен на генерала. «Старая пивная бочка, я еще тебе самого главного не сказал», — думает про себя майор.
— В последней радиограмме при расшифровке времени и даты выпадает цифра два... Это значит: фактические координаты указаны в радиограмме номер два! — Майор Круфт абсолютно в этом уверен.
— Так почему же вы до сих пор молчали? — недоверчиво спросил Штрумф.
— Я не успел доложить вам...
— Отлично! Мы изменим координаты в четвертый раз. — Штрумф тут же продиктовал радиограмму: «Сменил расположение. Высадка десанта старым координатам невозможна. Жду координат тридцать четыре девяносто шесть. Раннее утро. Доватор».
— Зашифруйте так, чтобы этим подтвердить высадку десанта цифрой два, как хочет русское командование, и передавайте до тех пор, пока не получите квитанцию...
— Господин генерал, это ход, достойный Капабланки! — льстиво сказал майор.
Когда майор вышел, генерал фон Штрумф весело рассмеялся.
«Ход Капабланки! Ты, майор, глуп, как сто баранов».
Он вызвал сына и приказал все участки предполагаемой высадки десанта непрерывно контролировать авиацией, засады усилить. Доватора запереть в лесах Духовщины, морить его людей и лошадей голодом. Начать методическое наступление, не жалея бомб и снарядов.
29 августа кавалерийские полки, укрываясь от наседавшей авиации, сосредоточились в районе Боярщина.
Подтвердив шифровкой место высадки десанта, Доватор с нетерпением ожидал от штаба армии дальнейших распоряжений. Однако уже более суток связи не было. Большая земля передавала из Москвы сводки Информбюро, концерты, сообщения по Советскому Союзу и из-за границы, но штаб армии молчал.
Лев Михайлович сидел под высокой елкой на куче зеленых лапок, кутаясь в свою широкую бурку, и читал неутешительные донесения из частей и подразделений. Группы, высланные для хозяйственных операций, вынуждены были вернуться ни с чем. Немцы начали методически обстреливать лес, бомбить и блокировать. С другими частями уже два дня связь поддерживалась только по рации.
Рядом с Доватором усталый радист монотонно твердил в аппарат:
— Один, два, три, четыре. Четыре, три, два... Енисей! Енисей! Ты меня слышишь? Жду настройки, жду настройки! Я Амур! Енисей, ты меня слышишь?..
Под другими елками спали офицеры связи и посыльные. Карпенков, прикрыв рукой воспаленные от бессонницы глаза, диктовал приказ о подготовке рубежей для круговой обороны.
Из разведки вернулся Алексей Гордиенков; опустив грязные, подвернутые полы шинели, присел рядом с Доватором и качал докладывать:
— Всюду ведут окопные работы. Ночью заняли все прилетающие к лесу деревни. Жителей куда-то угоняют. Окружение почти полное. Я едва проскользнул. Разведчиков посадил в сарае, на той поляне. Они будут сигналить самолетам кострами и ракетами, но обратно им вернуться будет трудно. Все закрыто.
— Ладно, ты пока помалкивай! — Лев Михайлович позвал Карпенкова, развернул карту и показал ему обстановку. Она неожиданно изменилась в течение последних суток. С запада немцы закрыли выход танками, непрерывно патрулировали по большаку, с юга и с севера, одна пехотная и одна моторизованная дивизии вели окопные работы и подтягивали артиллерию. С востока на десятки километров тянулось непроходимое болото. Замысел немцев был ясен Доватору. Они решили блокировать лес со всех сторон, прижать конницу к болоту и уничтожить ее.
Можно было бы еще пробиться и сейчас, но маневр затруднялся наличием тяжело раненых и отсутствием достаточного количества боеприпасов.
— Они нам тут дадут жизни, — заметил Карпенков.
— А это мы еще посмотрим, — сказал Доватор, протягивая руку к потухающему костру. — Как ты думаешь, в чем наша ошибка?
— Чорт ее знает!.. Может быть, не следовало так углубляться?
— Наоборот, надо было уйти еще дальше! Ты пойми: все-таки мы находимся в зоне прифронтовой полосы. Здесь фактически район сосредоточения армейских резервов. Надо быть дураком, чтобы не уничтожить нас. Конечно, нам следовало бы уходить глубже в тыл, в леса Белоруссии. Оттуда мы могли бы совершить любой маневр, любую операцию. Но... — Доватор задорно усмехнулся и умолк.
— Я полагаю, что нам надо прорываться, пока не поздно, — нерешительно заявил Карпенков.
— А я решил пока подождать...
— Ждать, пока совсем окружат?
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Так-то оно так... — нерешительно начал было Карпенков, но Доватор договорить ему не дал.
— Именно так. Мы еще задачу не выполнили!..
— Есть связь! — крикнул радист, торопливо записывая радиограмму.
Доватор и Карпенков кинулись к аппарату. Радировал штаб Западного, фронта, непрерывно следивший за действиями конницы. Было приказано операции прекратить и выходить обратно.
Но выходить фактически было некуда...
— Немножко поздновато, — проговорил Карпенков. — Ну, да ничего, попробуем! Доватор промолчал.
Алексей только сейчас понял всю сложность обстановки.
За последнее время его не покидало беспокойство о Нине. С момента ухода в рейд они виделись редко. Да и времени не было. Он почти все время находился в разведке, а она целиком была поглощена уходом за ранеными, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Сейчас Алексея потянуло к ней. Через несколько минут он очутился около госпитальных палаток. Нина заботливо укрывала буркой раненого. Тот горячо что-то ей говорил, выпрастывая из-под бурки руки, бил себя кулаком в грудь. Подойдя ближе, Алексей узнал Ремизова. Трибунал осудил его: Ремизов получил три года условно. Доватор решил оставить его в части и перевел в комендантское подразделение. Там Ремизов нес службу, как слышал Алексей, исправно, а в последнем бою отличился, но был тяжело ранен.
Увидев Алексея, Ремизов укрылся с головой и затих. Нина встала и пошла Алексею навстречу. Она была сильно утомлена, взволнована. Алексей сразу заметил это и спросил:
— Ты, Нинуха, что такая... туманная? Опять умирает кто-нибудь?
— Нет, Алеша, никто не умирает, только вот Ремизов... — Нина смущенно умолкла. Виновато взглянув на Алексея, она сказала: — Он хочет умереть.
— Да что он, с ума спятил?
— Он говорит, что мы не выйдем из окружения. Гитлеровцы все разно перебьют раненых... А он боится, что немцы его захватят и будут мучить... Он очень тяжело ранен...
— Полковник никогда раненых не бросит! А в общем, псих твой Ремизов, — решительно заявил Алексей.
— Он такой же мой, как и твой, — вспыхнув, заметила Нина.
— Я шучу, чего ж сердиться? — Алексей ласково взял Нину за руку.
— Я не сержусь, Алеша, — тихо ответила Нина. — Я тебе должна сказать, что... — Нина смотрела на Алексея ясными, открытыми глазами, — что я знаю Ремизова давно. Еще до войны... И ты его тоже видел.
— Вот этого я уж не помню, — пожимая плечами, проговорил Алексей.
— Помнишь Гагры? Ох, какая я тогда была глупая!
— Нет, ты тогда была хорошая, — проговорил Алексей.
...После финской войны Алексей получил путевку в дом отдыха. Жестокие морозы на Карельском перешейке, «кукушки» на деревьях, окутанных инеем, — все это осталось позади. Алексей вскакивал утром с постели раньше других, быстро одевался и бежал на берег моря. С радостью смотрел он, как плещутся, облизывая пляж, шумные волны. Позавтракав, он брал полотенце и с книжкой в руках валялся на песке. Самые жаркие часы проводил в прохладном сумраке биллиардной. Перед ужином азартно играл в волейбол,
