высланные Осиповым конные разъезды донесли, что немцы на двадцати трех машинах с четырьмя танками во главе движутся в село Толстиково без всякого боевого охранения.
Обнаглевшие гитлеровцы спешным порядком двигались на Москву. Плевать им было на всякие головные дозоры. Они врывались в смоленские деревни, до обалдения накаливали печи, резали скот и птицу, обжирались. Потом раздевались донага и, выбив насекомых, валились спать.
Передовой отряд немцев численностью до четырехсот человек на двадцати трех автомашинах занял село Толстиково и расположился на ночлег. Через час во всех избах задымили трубы, и началась стрельба по свиньям и курам.
Полк Осипова, накануне перековав коней на зимние подковы, находился от Толстикова в пятнадцати километрах. Впереди лежала «ничейная» земля, на которой бывалые казаки, разведчики Осипова, считали себя полными хозяевами. Охрана немцев была до крайности небрежной.
Осипов имел приказ командира дивизии: «В бой вступать только в исключительных случаях». Но упустить такой момент!.. Это было не в характере Антона Петровича.
Темной октябрьской ночью он подтянул к деревне восемь пушек, столько же пулеметных тачанок и около тридцати ручных пулеметов. На заре полк напал на фашистов с трех сторон, а с четвертой немцев встретили два эскадрона на свежих, только что подкованных конях. Рубка была жаркая. От всего немецкого гарнизона уцелели единицы. Немецкого капитана, недурно говорившего по-русски, Осипов взял в плен. Он привез его в штаб, заперся с ним и потребовал подать бутылку коньяку. О чем он беседовал с немецким капитаном, осталось неизвестным.
Гитлеровский офицер вышел оттуда бледный, как мертвец, подавленно повторяя одно слово: «Стыд... стыд...». Ночью он перерезал себе вену оконным стеклом. Часовой это заметил. Осипов вызвал врача. Жизнь немца спасли. На другой день Антон Петрович отослал его к командиру дивизии с запиской: «Поговорите с ним о совести: очень интересный экземпляр».
В другой раз, также находясь в арьергарде, Осипов подпустил вплотную колонну автомашин и разгромил ее до основания. Машины он приказал стащить в одну кучу и поджечь. Потери гитлеровцев были весьма значительными.
Доватор сначала не поверил этим сведениям, но командиры штаба подтвердили их достоверность.
...Отправив связиста Голенищева в штаб за рацией, Осипов прилег отдохнуть. Ворочаясь с боку на бок, Антон Петрович терзался воспоминаниями. В его воображении вставали живые картины недавнего прошлого: начало войны, семья, смерть жены и детей, недавняя гибель Маши. Отчаянный крик Елены Васильевны отдавался, в сердце Антона Петровича жгучей болью. Не хотелось думать об этом, а мысли лезли в голову навязчиво и угнетающе.
Не спал в Сычах и комиссар Абашев. Он сидел за столом. Напротив него — майор Почибут. Перед ними стояли комсорг Сергей Бодров и связной Осипова Вася Громов. Он привез очередную сводку, но, когда поехал обратно, потерял коня и вернулся.
— Значит, тебя обстреляли неожиданно? — спрашивал Абашев.
— Только на просеку выехал — трах-трах, и давай строчить. Конь упал... Я назад...
— Иди сейчас к связистам. Оттуда радист Голенищев пойдет. Может быть, вместе пройдете. А если нет, быстро возвращайтесь обратно, — приказал Абашев.
Громов, повторив приказание, вышел.
— Тебе, Бодров, придется пробиваться с группой медработников. Задача — помочь раненым.
Абашев на минуту задумался. Все шло вначале хорошо. Отбили все атаки, и вдруг подвел сосед. Остро шевельнулась досада.
— Вы, начальник штаба, объяснили товарищу Бодрову задачу, сказали, когда выступать? — спросил он у майора.
— Так точно. В четыре ноль-ноль, — лаконично ответил Почибут.
На его губах играла неизменно спокойная, подкупающая своей добротой улыбка. Казалось, ничто в жизни не может удивить, расстроить и вывести из терпения начальника штаба.
Все, что случается на войне, ему давно уже было известно, так же, как и все винтики сложной штабной машины, которые он отлично регулировал и заставлял работать с предельной точностью. А винтики эти начинались с войсковой разведки и кончались лошадиными подковами и пушками на переднем крае. Все проходило через голову этого невозмутимого, исполнительного, кристально-честного и справедливого человека.
«Честное слово, когда майору придется умирать, — думал про него Абашев, — он, наверно, ляжет в гроб, приоткроет крышку и скажет: «Пока до свиданья, голубчики. Не забудьте в восемнадцать ноль-ноль послать оперсводку».
— В четыре ноль... — что-то взвешивая в уме, повторил Абашев. — Хорошо. Так вот, Бодров, ты должен пробиться к командиру полка любым путем. Разумеется, самым хитрым путем. Действуй так, как тебе приказал майор Почибут. Надо помочь раненым и доставить взрыватели. Все.
— Разрешите итти? — спросил Бодров, ловко и отчетливо козыряя.
— Да, — разрешил комиссар.
Бодров вышел.
— Почему же все-таки штаб дивизии не разрешает помочь Антону Петровичу своими средствами, хотя бы четвертым эскадроном? — спросил Абашев у начштаба. — Мы можем пробить брешь и вывести Осипова с людьми. Ведь там почти вся батарея. Разве можно бросить на произвол судьбы четыреста человек вместе с командиром полка!
Вошла Русакова. На ее побледневшем лице было выражение тоскующего недоумения. Взглянув на замолчавшего, взволнованного комиссара, она тотчас же быстро вышла. За кухонным столом, что-то мурлыкая себе под нос, сидел над книжкой Петя.
— Я вам нужен, Елена Васильевна? — подойдя к двери, спросил Абашев.
— Нет, нет... Благодарю... Я так просто, — послышался извиняющийся голос Русаковой.
Абашев вернулся к столу.
— Ты знаешь, как она переживает, — продолжал он. — А теперь будет страдать вдвойне. Услышала... Лучше уж на передовой быть, чем за женщинами ухаживать. Ну, что думает штаб дивизии?
— Штаб дивизии не позволяет оголять левый фланг. Там скапливаются войска противника. Если бы даже и нашелся выход, комдив категорически запрещает Осипову покидать Шишковский лес. Иначе немцы могут вырваться на Волоколамскую магистраль.
Почибут четко, по-военному, с исчерпывающей ясностью изложил создавшуюся обстановку. Она была неутешительной. Немцы маневрировали превосходящей силой танков, артиллерией и авиацией.
— Да, это верно, — согласился Абашев и в десятый раз спросил: — Но все-таки будут они что-нибудь предпринимать?
— Говорят, будут. Этим занимаются лично генерал Доватор и комдив Атланов.
— Доватор? В самом деле?
— Да.
— Ну, что ж... Ему можно верить. Он сделает все возможное. Будем ждать. Иди, капитан, отдыхай. Дел нам предстоит много.
Почибут собрал карты и, попрощавшись, удалился.
Едва начальник штаба, прозвенев шпорами, спустился с крыльца, к комиссару, постучавшись, снова вошла Русакова.
Машу похоронили два дня тому назад. Коновод командира полка и повар Саша сколотили гроб, обтянули его красной материей. В похоронах приняло участие все население, бойцы и командиры.
— Мы никогда не простим фашистам смерти наших детей! — говорил Абашев, стоя над могилой. — Врагов ожидает справедливое возмездие. Мы клянемся в этом!
На непокрытую голову Абашева и воротник его белого полушубка падали крупные хлопья снега.
Казаки саперными лопатками засыпали могилку. Русакова, сжав обеими руками голову, только стонала, но не плакала.
