кровь — не выдержал, переплыл на ту сторону, плюхнулся мокрым телом на песок и тут же сердце свое горячее положил к ногам Люцинки. Она испугалась и убежала. Одному богу известно, как об этом узнал майор Засветаев! Возможно, от отца Люцинки. Они дружат домами. Результат — перевод. Сам виноват: поступил, как последний глупец, обрушил на девушку такие слова и не удосужился узнать, сколько Люцинке лет. На вид-то хоть завтра в ЗАГС веди, а на деле шестнадцать, с малым шажком на семнадцатый...
Архип снова чуть не зевнул предательскую ямку — успел вывернуть в самый последний миг. Дорога шла под уклон к речке Запсие. За обочиной проплывало желтое люпиновое поле. За мостиком сначала мелькнули мальчишечьи капелюхи рижского образца, затем вынырнули велосипеды. Терехову казалось, что двигались только ноги велосипедистов, а колеса стояли на месте. Он решил опросить этих парнишек и приказал шоферу ехать тише.
Еще с моста, заметив приближающуюся машину, ребята свернули с дороги и сошли с седел. Машина промчалась мимо и обдала мальчиков пылью. Юстас и Пятрас помахали пограничникам руками и стали выводить велосипеды на дорогу. С рыбалкой у них ничего не вышло — клев был слабый, пощипали в лесу малины и решили поехать в другое место. Однако оседлать своих железных коней они не успели. Проскочив мост, «газик» остановился. К мальчикам шел офицер с пистолетом на боку. Подойдя ближе, он поздоровался. Пристально и строго блестели его глаза, когда он начал расспрашивать дотошно, где они были и что делали.
— Да немножко рыбачили тут, на Запсие, — отвечал Пятрас. Он был словоохотливый и общительный парнишка, всегда заговаривал первым. Юстас поначалу казался тугодумом и включился в разговор не сразу.
— Много поймали? — спросил Терехов.
— Где там! — певуче произнес Пятрас и махнул рукой. — Попались ершики, малюсенькие такие...
— Надо на озеро. Там лучше клюет.
— Ясно, что лучше, — вступился в беседу Юстас. — Но нам не дали туда доехать...
— Кто не дал? — спросил младший лейтенант.
— Да тут... один дядечка... — сказал Пятрас и неловко отвернулся.
— Он что, не разрешил рыбачить?
— Еще бы он не разрешил...
— Погоди, Юстас. Я сам все объясню товарищу офицеру.
— Ну так и объясняй... — Юстас все еще ощущал во рту вкус шоколада, и ему хотелось плюнуть с досады.
— Еще утром, когда поднималось солнышко, — продолжал Пятрас, — нам туточки, за лесочком, повстречался дядечка с большой такой сумкой.
— Что за дядечка? — спросил Терехов.
— Да местный, из-под Раздияя, говорит, в отпуск приехал.
— Откуда приехал?
— Юстас, откуда дядечка приехал?
— А я знаю?
— Он что-то говорил, а я уже не помню. — Пятрас виновато посмотрел на офицера. — Он так устал, сам хворый, еле-еле ногами двигает, а сумка тяжеленная. Где-то у него родня туточки. Нам так стало его жалко...
— Да перестань тараторить со своей жалостью! — сердито прервал его Юстас. — Здоровенный дядька... что твой дубовый чурбан. Это ты раскис перед ним и отдал свой велосипед, потому и рыбалка нашу тю-у-у-у!
Пятрасу явно не понравилось нападение Юстаса. Повернувшись к нему, он вызывающе спросил:
— А почему бы и не подвезти уставшего человека?
— За чеколядку ты бы, конечно, потащился с ним до Бабтай... — Лицо Юстаса стало красным от возбуждения.
— Как будто я один лопал эти чеколядки! Вот интересное кино!
— Чеколядки... Что это такое? — спросил младший лейтенант, глядя то на одного, то на другого.
Юстас сконфуженно склонил голову. У него отпало желание задираться с Пятрасом. От подарка-то он все-таки не отказался, хоть и раскаивался в этом. Не принято было у них, в литовской семье, принимать какие-либо подношения от незнакомых людей.
— Это так по польски шоколад, — ответил он неохотно и тихо.
— По-польски? — все больше начиная удивляться, спросил Терехов.
— Да-а-а!
— Почему по-польски!
— Там так написано...
— А ну покажи! — потребовал Терехов и протянул руку.
Беспомощно растопырив руки, Юстас вдавил голову в плечи.
— Съели? — догадался Терехов.
— Да-а-а, — виновато протянул Пятрас с таким видом, будто бы он один съел шоколадки и не поделился с этим славным офицером.
— Обертку выбросили?
— Конечно, — ответил Юстас.
— Далеко? — Терехов нахмурился.
— Близко. Там, на бережку, — ответил Пятрас. — Их, наверное, можно еще найти.
— Если ветер не слизнул бумажки, — заметил Юстас.
— Оставьте тут свои велосипеды, а сами со мной в машину, — проговорил младший лейтенант.
Мальчики послушались. Отвели велосипеды с дороги и положили у борозды.
— У меня, Пятрасик, от тех проклятых шоколадок становится во рту солоно, — подходя к «газику», прошептал Юстас.
XI
Бор гудел мощно и повелительно. В такую ветреную погоду, когда деревья кланяются земле, одинокому человеку становится не по себе. Хотя Люцинка и выросла в лесной деревушке, но всякий раз, войдя в лес, чуточку робела перед высокими скрипучими соснами, перед дубами великанами, которые давили своей мощью и первозданной силой. Ей казалось, что деревья живут своей особой, бесконечной жизнью, говорят между собою, как люди — то ласково, то хмуро, а по утрам вслух приветствуют солнце. Первыми, наверное, это делают сосны, потому что у них самые длинные ноги и верхушки ближе к небу. Сейчас хотелось быть там, высоко, и Люцинке; там, где целуется с кудрявыми шапками порывистый ветер, где сплошное море голубого света. Оттуда видно все, что делается под каждым кустом, и совсем некуда будет скрыться незнакомцу с лукавым, неуловимо-холодным взглядом. А вот у того, черноглазого, молдаванина взгляд прямой, смелый, жаркий, от него может испариться вода в Черной Ганьче... Ей почему-то было приятно думать о тех глазах, о темном, спадающем на висок чубе Архипа, о его складных речах, обволакивающих душу. Сидела она тогда голоногая, пересыпала руками песочек и думала, что сидит не на берегу Черной Ганьчи, а под густущей чинарой, на берегу Днестровского лимана... Тешил он ее, завораживал сказочками. Убегала она от него, а у самой ноги подкашивались. Люцинка старалась отогнать такие неподходящие мысли прочь. Она не должна потерять даже крупицу внимания. После того, как отправила Олесю, незнакомец показался только один раз: высунул из куста голову, осмотрелся и опять нырнул в зелень. «Что он там делает?»
Томительно тянется время. Трудно смотреть в одну точку. В глазах рябит. Высокий молодой малинник вздрагивает, шевелится. Порывы ветра тормошат седой, вывернутый наизнанку малиновый лист.
Люцинка напрягает слух и старается не думать ни о чем постороннем. Может, она боится? Но в этом
