Они давно знали друг друга, встречались на базарах и ярмарках. Спиридон несколько раз продавал Буяновым лошадей и всегда при этом до изнеможения торговался за каждую копейку.
– А я вот, любезный Спиридон Егорыч, своим верю. Да и нельзя ошибиться. Все тот же мундирчик, такой жирный, что на мыло пустить можно. Как только тебе не стыдно в этой пакости на люди показываться! Тьфу! – плюнув в сторону, проговорил Буянов.
– Мы, Матвей Никитич, народ трудовой, только с пашенки приехали… Это вам, купцам, на рысаках разъезжать. Мы люди махонькие…
– У такого махонького денег-то поди полон сусек, – не унимался Буянов, успевший уже после сна осушить полфляжки.
– Шутите, Матвей Никитич…
– Какие там шутки! Сколько косяков в отгул нынче пустил? Вот скоро много лошадей покупать буду, хотел с тобой потолковать, да ну тебя к черту, ты ведь, когда рядиться начнешь, все жилы вытянешь. А это что за степняк сидит? Может, прасол какой? – спросил Буянов.
– Покупает лошадок, только больше всего темными ночами…
– Вор, значит?
– Да неужто ты его не знаешь? Это же Кодар! – нагнувшись к Буянову, зашептал Спиридон с испуганными, словно стеклянными глазами.
– Так вот он какой! – удивленно протянул Буянов. – В прошлом году на скачках все первые призы взял.
– Так точно. Лошадки у него есть подходящие. Выбор большой, – не унимался Лучевников.
Однако Буянов был иначе настроен и, казалось, не слушал его. В упор рассматривая приподнявшегося со скамьи Кодара, сказал:
– А я, милуша, другое слышал. Его отца зарезали и ограбили. Он свое назад брал и за родителя мстил. Не егози зря…
Лигостаев и Кодар подошли к Буянову.
– Значит, ты сын Куваныша? – протягивая Кодару руку, бесцеремонно спросил Буянов. – Здравствуй.
– Здравствуй. – Кодар пожал руку Буянова и слегка поклонился. Он был высок ростом и могуч в плечах. Смуглое, с крупными чертами лицо его было строгим и красивым. Буянов невольно залюбовался этим степным богатырем. Кирилл лежал в тарантасе и внимательно слушал разговор.
– Знал твоего отца, знал… Беркутбая знаю… Все грызетесь?
– Мы отдельно кочуем. В степи места много, – прикрывая глаза черными ресницами, по-русски отвечал Кодар, скупо и немногословно. Он не любил, когда ему напоминали о его врагах.
– В гости ко мне приезжай, – сказал под конец Буянов и, попрощавшись, уехал.
Ушел и Спиридон Лучевников, так и не узнав, зачем приезжали Буянов и Кодар.
– Сына этого человека я знаю, а купца мало. Он такой, как тебе сказать… – Кодар сморщил лоб, напряженно потер его загорелой ладонью, подбирая слова, продолжал: – Такой склизкий… После него хочется брать кумган и руки мыть. Сына его на скачках видел…
– Этот купец приезжал сватать за сына Маринку, – после минутного раздумья сказал Петр Николаевич.
– Вашу дочь? – Кодар выпрямился всем своим статным телом, широко открыл глаза, но тут же снова прищурил их. И если бы Петр Николаевич внимательно пригляделся, то заметил бы, как изменилось и побледнело лицо Кодара.
– Ты правильно сказал, – продолжал Петр Николаевич. – Он на самом деле, как налим, склизкий.
– Значит, будет свадьба… Он, конечно, богатый…
– До тоя[2] теперь уже недалеко, – задумчиво ответил Петр Николаевич. – Маринка подросла. Как сама захочет… Неволить не стану.
– Это правильно! Марина имеет большой ум. Не надо ошибаться. Не надо! – горячо, даже несколько резко проговорил Кодар.
За плетнем послышался конский топот. К воротам на взмыленном стригунке подскакал Сашка и, помахав рукой, крикнул:
– Дядя Петр! Словцо одно хочу вам сказать!
– Можно и два… Что тебе? – подходя к воротам, спросил Петр Николаевич…
– Совсем, дядя Петр, он хворый, кожа да кости, аж сидеть на коне не может.
– Что ж вы решили?
– Маришка сказала, штоб место в амбарушке приготовили, и мы его, как маненько потемнеет, подвезем сюда, – сдерживая разгоряченного скачкой жеребчика, говорил пастушонок.
– Почему, когда потемнеет? – спросил Петр Николаевич.
– Беглый вроде, – таинственно прошептал Сашка, склонившись к стриженой гриве своего рыжего конька.
– Куда же мы поместим такого гостя?
– А Маришка сказала – в амбарушку…
