вдруг взыграло, что ли? – вложил кинжальчик в руку карлика. Игрушку ему, видите ли, жалко отдавать… И это когда Микки голоден.
Лицо-череп изобразило сначала недоверие, затем восторг.
– Текулли… Я бы плакать, но не могу…
Да, мрачно подтвердил про себя Серега, тебе плакать нечем. Карлик продолжал бормотать что-то, подковылял к одному из сундуков, откинул крышку. Серега подошел поближе.
Громадный сундук (примерно в таких на Земле собирали приданое для юных девиц) был полон доверху. Золотые монеты, сияние драгоценных камней на каких-то дамских цацках. В сундуке лежало огромное богатство – что по меркам его мира, что по меркам этого. Иметь такое и жить в подвалах, радуясь чужим объедкам… Серега с нехорошим интересом поглядел на карлика. Тот отвернулся от золота с выражением полнейшего равнодушия на лице. И весь погрузился в созерцание костяного кинжальчика. Что-то нежно бормотал, поглаживая его кончиками изуродованных пальцев…
Сергей наклонился, захватил пригоршню золота. С сомнением взвесил на руке. Интересно, почем здесь хлеб насущный? И сколько ему брать…
– Только одну монетку, – сердито подсказала из-за спины леди Клотильда, – и купите еду на три дня. Что-нибудь малопортящееся. Если вдруг кто спросит, откуда у вас, у оборванца, золотая монета, скажете, что благородный сэр бросил, когда вы попросили подаяния у его дамы. Идите!
Карлик, с трудом оторвавшись от упоенного созерцания безделушки под названием “решадль”, выпустил его наружу. Продемонстрировал ему местный аналог “сим-сима” – колышек, то ли деревянный, то ли просто старательно сделанный под дерево, торчавший снаружи из земли совсем рядом со стеной. Колышек следовало дважды дернуть строго вверх, а затем, выждав паузу, повторить эту операцию. И все. Но ни в коем случае не допускать перекосов или еще как-то неподобающе тревожить заветный колышек…
Дождь уже закончился, выглянуло яркое солнышко. То есть местное светило. Парило, как в оранжерее. Серега отыскал углубленьице с начавшей уже подсыхать грязью. Щедро макнул ладонью, проломив корку, художественно обтер грязную кисть о волосы и лицо. Подумав, добавил еще немного бомжовского колорита на плечи и живот. Окунул в грязь босые ступни. И уже увереннее пошел по еле заметной тропке к каналу, являя собой местную модификацию беспризорника, великовозрастного правда. Но все же прошу любить и жаловать. Даже его скелетообразная худоба (пособие по костям и мечта анатома, как тонко охарактеризовывала особенности его телосложения мама-врач) оказалась весьма кстати.
Ворота амбара, в середине которого пряталось их убежище, были по-прежнему заперты. Зато возле остальных амбаров картина изменилась, и изменилась разительно. Из распахнутых недр соседнего склада целая вереница юрких грузчиков бодро выволакивала какие-то мешки и грузила ими караван телег. Вокруг кипела суматоха, под ярким солнцем туда-сюда шмыгали голодранцы. Самого юного подросткового возраста и с ужасно деловым видом. Оставалось только надеется, что внешне он похож на них в достаточной степени. В достаточной для того, чтобы не вызывать подозрений. Справа со стороны замка приближалась внушительная кавалькада из верховых, вооруженных длиннющими копьями. Отсюда явно пора было двигать…
Серега втянул голову в плечи, сильно ссутулился и потрусил вдоль канала. Не слишком быстро, чтобы не приняли за убегающего воришку, но и не слишком медленно, дабы поддержать видимость умеренно спешащего по своим делам бомжа. На него никто не обратил внимания. Слава тебе господи, мимикрировал в окружающую среду… Верховые обогнали его и помчались дальше, веерами разбрызгивая грязную жижу. Все, кому выпало несчастье находиться в этот момент по обочинам дороги, тотчас принялись отряхиваться, густо забивая воздух местными матерными сопряжениями. Грузчики, и без того убийственно грязные под своими мешками, радостно скалили зубы, возчики и субъекты в одеждах подороже, стоявшие возле них, торопливо принялись комментировать случившееся.
– Из замковой тюрьмы сбежали, – сказал мрачный худой типчик с лицом, на котором мучивший его геморрой был прописан крупными буквами. – Бают, просто звери какие-то. Бедных палачей господина барона сказнили страшной смертию, прямо-таки все кости перемолотили!
Серега тормознул и свернул за угол ближайшего амбара, по пути демонстративно развязывая пояс своих штанов, якобы по мелкой нужде.
– Бяда какая! Чума на них, прости господи, – злорадно поддакнул плечистый грузчик, только что скинувший на подводу типчика свой мешок. – Я слыхал, главному палачу полчерепушки снесли, ну прям как по яйцу ложкой долбанули. А евоному помощнику ручки аки веточки переломали и колечками свернули – поиздевались от души, словом. Эхма, что энти душегубы с такими добрыми да хорошими людьми уделали!
И детина с топотом уличался, радостно поблескивая белками глаз и зубами.
– Ищуть их, – метнув вслед грузчику злобный взгляд, продолжил типчик с геморроем. – Въезды-выезды из города перекрыты. Всех осматривать будут на предмет энтого, значитца.
– И-и, воры да убивцы, знать? – фальцетом поинтересовались от соседних подвод.
– Оне самые. И как только наш хоробрый барон не убоится заключати в своем замке таких злодеев… И ведь опять спымать их хочет, сокол наш, ужо и про награду у Объявного столба кричали – по двести маврикиев за кажного, а общим-то числом их шестеро!
– Эт што ж, ежели проскладать, чуть ли не тыща выходит?
Типчик тут же принялся сосредоточенно складывать что-то на пальцах.
– Тышша и есть! – наконец объявил он заинтересованной аудитории, и все дружно ахнули.
Прибежал давешний грузчик, бухнул на подводу еще один мешок.
– Ты бы, дядя, – с азартом рявкнул он, – хучь описал бы их. Глядишь, мимо кто пробегить. Тут мы их и… А?! Те ж усе равно уезжать, так посочувствуй оставаюшимся – каково нам тута оставаться-то, с татями- разбойниками за кажным углом и без баронских маврикиев к тому ж!
Толпа дружно грохнула хохотом. Типчик важно откашлялся, выдавил из себя предупредительно- сигнальное “э-э-э”, и все быстро умолкли.
– Шестеро их, – строго провозгласил он, указующе воздев к небу перст. – Ростом преогромны и плечьми преразмашисты, одно слово – тати и душегубы. Одна из их —девка, смердовка беглая, еще в малолетстве некоего благородного господина премерзко совратившая, втершаяся к ему в дом и оттого ухватки и манеры
