С трудом поднялся. В живот ударила боль, словно кто саданул ножом. Но идти надо, в этом единственное спасение. Пошел. Попались медвежьи следы, широкие, как лопата. Свеженькие. Глубоко в землю врезались когти, видать, матерого зверя. Не хватало только встретиться с ним…
На фоне светлеющего неба показалась буровая вышка. Я чуть ли не бегом кинулся к ней. Попалась протока. Перешел ее вброд. Потом встретилась другая, глубже. Зашел, по горло провалившись в ледяную воду. Но ведь на буровой должны работать люди. Если я доберусь до нее, мне дадут обсохнуть.
Медленно разгоралась заря. Я брел по тундровым суглинкам, кое-где прикрытым красноватым мхом.
И вдруг путь преградила река. Она показалась не шире Москвы-реки, но гораздо стремительнее. Это была дикая река. Она сбрасывала в море все падающие на тундру снега и дожди. Перейти ее вброд было нельзя. Как я узнал позже, река звалась Харасавэйкой, глубина ее доходила до десяти метров.
Чтобы привлечь внимание людей на буровой, я вытащил из-за пазухи пиропатрон, высоко поднял его над головой, рванул шнурок. Патрон дернулся в руке, выстрелив в небо тремя ослепительными ракетами. Однако людей на буровой не оказалось. Сколько ни вглядывался я в постройки, никто не вышел, не отозвался. Возможно, геологи законсервировали ее, не натолкнувшись на газоносные и нефтеносные слои.
Связать плот? На берегу валялись плавник, доски, обрывки веревок от сетей, проволока от старых ящиков. Опасаясь перевернуться на стремнине, я стал делать плот наподобие катамарана, то есть из двух связок плавника. Посередине положил доски, как мог крепче стянул их проволокой и начал переправу.
Вода и ветер подхватили мое хрупкое сооружение, начали крутить. Я изо всех сил налег на доску, которая служила веслом. Берег подвигался медленно. Стоило мне секунду передохнуть, чтобы унять бешеную боль, как плот относило обратно на середину и сильно раскачивало. Связки быстро слабели, бревна норовили выскользнуть. Я помянул всех святых, чтобы они не дали мне погибнуть и на этот раз. В тесной, мокрой одежде я бы сразу пошел на дно. Не помню, сколько барахтался в реке, но все же одолел Харасавэйку.
У буровой стоял деревянный балок с двухъярусными койками и грязными матрацами. На столе я нашел превратившийся в камень хлеб и вскрытую банку сгущенки. Молоко еще не успело высохнуть. Скорее всего, недели две назад здесь ночевали люди.
Молоко я съел тут же, в воде размочил хлеб. Потом залез на верхнюю койку и мгновенно заснул, даже не успев подложить под голову кулак.
Сон прервала боль. Живот горел, будто к нему приложили раскаленную сковороду. Обливаясь холодным потом, ждал, когда стихнет приступ.
Выжал одежду, подсушил носки, переобулся. От буровой шла дорога, пробитая тракторами и вездеходами. Конечно же, она вела к людям. По обочинам отцветали ромашки, голубые незабудки теряли свои венчики, потемнела камнеломка. Сюда уже шла осень, хотя где-то пылал август и народ справлял время летних отпусков…
Ходить по тундре надо уметь. Когда я лет двадцать назад впервые попал в тундру, помню, растерялся перед загадкой: каким образом можно придерживаться раз взятого направления. Когда ходил с кем-нибудь из знатоков, путь, хотя и был извилист, все же приводил к цели. Стоило отправиться одному, тундра оборачивалась совершенно непроходимым лабиринтом. Проплутав, обнаруживал, что со всех сторон окружали меня бездонные топи. Я недоумевал: как мог пробраться сюда? В конце концов выход находился. Орудуя шестом, я выбирался «на волю», но лишь для того, чтобы попасть в новый тупик.
Постепенно я научился кое-как ориентироваться в тундре и выработал для себя некоторые правила безопасности. В основе их лежало «учение о цветах».
Летняя тундра бывает черная, зеленая, красная и пестрая.
Черная тундра — это озера черной, с ржавыми пятнами, чуть засохшей сверху грязи. На них ничто не растет. Ни зверь, ни птица к ним не приближаются.
Зеленая тундра довольно нарядна, главным образом благодаря изумрудному кукушкину льну. Растут здесь также хвощ и осока. Идя по зеленой тундре, путник и не замечает, что все труднее и труднее ему вытаскивать сапоги из чавкающей грязи. И вдруг кто-то цепко хватает его за ногу, а если путник остановится, чтобы освободить ее, то каждое его движение будет лишь удесятерять силы незримого врага.
Красная тундра — самая коварная. Мягкий ковер красноватого мха так и дышит гостеприимством, так и зовет отдохнуть, прилечь. По красной тундре можно идти без тревог, но до поры до времени. Приятно пружинит под ногами зыбкий ковер. Но вдруг он расступается, и открывается бездонный колодец черной гнилой воды. Ступит неосторожно человек или зверь — только поднимутся к поверхности пузырьки, и снова сойдется зыбун…
Пестрая тундра — единственно надежная, единственно верная. По ней можно ходить без опаски. Полным-полно здесь всякой травы, всякой ягоды — морошки, брусники, вороницы. Полным-полно здесь и белесых ветвистых кустиков ягеля — оленьей пищи.
— Итак, берегись одноцветных участков! — говорил я себе. — Иди там, где в глазах рябит от множества красок.
Но главное, о чем надлежит помнить, — нет в тундре прямых дорог. Коль нашел тропу, следуй ей, не пеняя на петли и крюки, не пытайся искать коротких путей. Знай, что тундровые тропы проложены людьми, которые тоже дорожили временем.
…Снова настала ночь. В темноте идти было нельзя без риска провалиться в трясину. Выбрал место посуше, натянул на голову капюшон от куртки, свернулся калачиком.
Однако сон не шел. Шумел ветер, волнами накатывалась снежная крупа, где-то под травой возились лемминги и не давали заснуть. Но все же мне удалось забыться на час-другой.
Очнулся еще до света. Вместо огонька ясно различались уже огни. В небе виднелись звезды, но в восточной стороне они гасли, растворяясь в робкой заре.
Встретилась еще одна речка. Я уже не стал отыскивать брод, а пошел прямо в воду. Если уж по ней проходили вездеходы, то не утону. Вода дошла до груди. Пришлось вытащить бумажник с документами и переложить его под кепку.
Поднявшись на другой берег, я увидел море. На рейде стояли сухогрузы. Несмотря на ранний час, между ними и причалом сновали катера и баржи. Выгружали тракторы, грузовики, вездеходы, стальные трубы, круглые арктические вагончики, контейнеры с раствором, мешки с цементом. По количеству грузов, несметному числу техники чувствовалась близость большой стройки.
Из дощатой будки навстречу вышел парень в болотных сапогах, зимней, подбитой мехом, куртке и с ружьем. Неужели охрана? Зачем?
Парень поздоровался, пригласил в балок, налил из чайника кружку крепчайшего чая, пододвинул бумажный пакет с галетами. Я сказал, кто я и зачем иду, потом задал вопрос: зачем здесь стоит охрана?
— А вам никто не встречался по дороге? — спросил парень тоном следователя.
— Никто, — ответил я.
— Считайте, родились в рубашке… В вашу сторону они подались.
— Кто подался?
— Медведи…
— Я видел следы недалеко от буровой у Харасавэйки.
— Значит, они! — воскликнул парень.
Он рассказал о том, что произошло.
— Несколько лет назад ребята поймали медвежонка и назвали его Машкой. Когда она подросла, то ушла во льды. И вдруг объявилась. И с нею три здоровенных самца. Наверно, медведица вспомнила о людях в день своей свадьбы и привела показать женихов. Первыми увидели зверей грузчики с плашкоута. Заметались по берегу. Кто успел вбежать в балок и захлопнуть дверь, кто сиганул на крышу, кто — на столбы… Машка скреблась в двери, недоумевающе посматривала на людей, висевших на столбах, как гроздья. А ее женихи тем временем грелись на штабелях труб, дремали.
— А моряки с кораблей что делали?
— Им что! Обрубили швартовы, и в море…
