самодурство и деспотизм. Считая себя полновластным хозяином земли Русской, а всех населяющих ее людей — своими рабами, он, не особо задумываясь, выносил смертные приговоры одним и жестокие наказания другим. По его приказу, в частности, были задушены князь Трубецкой и сын Ивана Овчины- Оболенского Федор, участник молодецких забав государя. По его приговору были казнены князь Кубенский и два брата Воронцовы, ложно обвиненные в подстрекательстве новгородских стрельцов к неповиновению. А всего по распоряжению тринадцатилетнего мальчишки было казнено восемь человек. Много это или мало? Если для Европы с ее Людовиком XI, «художником пыток», с Владом Дракулой, боровшимся с бедностью и болезнями посредством массового сожжения больных и бедных, с Чезаре Борджа, средневековым исчадием ада, восемь человек были сущими пустяками, то в Московской Руси, где за все время правления Ивана III и Василия III насчитывалось меньшее количество смертных приговоров, такое количество казненных вельмож шокировало общественное мнение. Мы уже не говорим о таких «шалостях» государя, как паление бород псковским жалобщикам и поливание их горячим вином, что попало в летописи как пример изощренного злодейства.
Но зло есть зло, а жестокость есть жестокость. В отличие от зла, жестокость с большим успехом может рассчитывать на объяснение и понимание. В критической ситуации именно жестокость может оказаться единственно правильным средством исправления положения. Хотя нельзя сказать, что все эти убийства и опалы носили крайний характер и ситуацию невозможно было исправить другими способами. Многомудрый митрополит Макарий, понимая это, по мере возможности смягчал их последствия. Тем не менее мы должны признать, что жестокость принесла свои плоды: бояре поняли, что их самовластию приходит конец.
Все течет, все изменяется. На внутриполитической арене появляются новые «игроки» и реанимируются старые. Вновь звучит голос Максима Грека, находящегося в заключении. Его усилия, направленные на объединение всех православных церквей, его критика церковных и светских вельмож, подвергающих бедных людей жестокой эксплуатации, его призывы к установлению справедливости на земле находят живой отклик как у церковнослужителей, так и у мирян. Вновь возникает вопрос о соотношении церкви и государства, священства и царства. Если Максим Грек, священник Ермолай, монах Артемий отдавали приоритет священству, то бывший подданный польского короля Иван Пересветов был горячим идеологом самодержавия и сильного центрального правительства. Дворянин же Матвей Башкин, будучи одним из первых оппозиционных правительству публицистов, не только критиковал крепостнические порядки, но и ставил под сомнение ранее неприкосновенные догматы Священного Писания.
Обновлялось общество, а вместе с ним и ближайшее окружение великого князя. Не последнюю роль в этом играл митрополит. Первосвятителем Макарий стал, как мы помним, в 1542 году по настоянию новгородских участников очередного заговора Шуйских, однако, вопреки их ожиданиям, он не превратился в их клеврета и союзника по ослаблению уже сложившегося централизованного государства. В отроческие годы великого князя и в первые годы своего первосвятительства Макарий открыто не вмешивался в политику, если не считать ходатайств за осужденных. Он, если можно так сказать, готовил почву, пытался создать среду и условия для будущего справедливого правления подрастающего Ивана Васильевича. Благодаря митрополиту, будущий царь приобщился к изучению истории, Священного Писания и церковно- служебных книг. В числе наперсников «державного сумасброда» по настоянию Макария появились люди незнатные, но искренне желающие благополучия своему отечеству и своему народу. Их роль поначалу была незаметной, положение — опасным, но в конечном итоге тактика, избранная митрополитом, оправдала себя. К своему совершеннолетию великий князь был уже вполне готов к тому, чтобы принять на себя царский титул, что, с одной стороны, окончательно выделит его из массы княжеских родов, поднимет над ними, а с другой — поможет осознать ответственность как христианского правителя Третьего Рима.
В декабре 1546 года шестнадцатилетний Иван призвал к себе митрополита с боярами и объявил, что имеет намерение жениться, но не на иностранной принцессе. Он попросил провести в своем государстве смотр-конкурс невест не только среди девиц княжеских и боярских родов, но и среди дочерей детей боярских. Однако прежде чем сочетаться браком, князь хотел принять на себя царское достоинство и венчаться на царство. Желание это, по мнению Н. И. Костомарова, было мотивировано двумя причинами: во-первых, Иван IV, как внук Софьи Палеолог, мог считать себя наследником византийских императоров (цезарей); а во-вторых, на территории Руси он был своеобразным преемником власти ханов (царей) Золотой Орды. Для пущей убедительности предполагаемого действа была использована сказка-легенда, сочиненная в Литве, о происхождении Рюрика от потомков брата римского императора Августа по имени Прус, когда-то переселившегося в Прибалтику.
Обряд венчания на царство состоялся 16 января 1547 года. В торжественной обстановке при стечении большого количества людей митрополит Макарий в Успенском соборе Кремля возложил на молодого царя шапку, бармы и цепь Владимира Мономаха. Этому предшествовал церковный молебен со специально написанной молитвой, в которой первосвятитель просил Бога укрепить Ивана «на троне справедливости… дать ему победу над варварами… сделать его мудрым хранителем церкви… дать справедливость народу, заботиться о бедных».
А к тому времени была готова и невеста. Выбор «конкурсной комиссии» и самого царя пал на девушку одного из самых знатных и древних московских боярских родов, основатель которого, Андрей Иванович Кобыла, когда-то пришел из Пруссии. Дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина — Анастасия стала первой русской царицей. Кого-то это обнадежило, а кого-то и расстроило. «Государь обидел нас своим браком, — заявляли представители княжеских семей, — взял боярскую дочь, свою рабыню, как невесту. И мы должны служить ей, как будто бы она — наша сестра». И не эта ли недоброжелательность через тринадцать лет станет причиной преждевременной смерти Анастасии?
Глава II
Великий царь Иван Васильевич
Надежды Макария на то, что Иван, женившись, остепенится, не оправдались. Ощущая себя самодержавным государем, он продолжал вести все тот же беспорядочный и буйный образ жизни, перепоручив управление государством своим родственникам по материнской линии — Глинским, против которых и в народе, и в боярской среде давно вызревала жгучая ненависть. Чтобы образумиться и окончательно повзрослеть царю потребовался еще один толчок. И этим толчком явилась серия опустошительных московских пожаров, в результате которых многие строения Кремля и около двадцати пяти тысяч домов горожан сгорело. Восемьдесят тысяч человек остались без крова и средств к существованию. В огне погибло от 1700 до 3700 человек, пострадал и митрополит Макарий. По Москве поползли слухи, что причина всех этих несчастий — поджоги и колдовство. Версии поджогов придерживались и правившие Москвой Глинские, отдавшие приказ ловить и казнить поджигателей, но, несмотря на казни, пожары продолжались.
Этим несчастьем воспользовались старые недоброжелатели Глинских из числа князей и бояр и присоединившийся к ним дядя царицы — Григорий Юрьевич Захарьин. Они решили обвинить во всех бедах олитвинившихся потомков хана Мамая. Якобы их люди вынимали из человеческих трупов сердца, мочили их в воде и той водой кропили улицы Москвы, отчего Москва и сгорела. Двадцать шестого июня 1547 года народ, подстрекаемый врагами Глинских, взбунтовался. Юрий Глинский, дядя царя, был схвачен обезумевшей толпой и забит до смерти. Погибла вся их челядь, а также находившиеся в Москве служилые дворяне из Северской земли, вызванные Глинскими для поддержания порядка в стольном городе. Но этого было мало — в живых оставалась бабка царя Анна и другой его дядя — Михаил. На третий день всенародного бунта толпа, требуя их выдачи, двинулась на Воробьевы горы, где тогда располагалась летняя
