Евангелие огня

подержанную. А когда развернули, открыли, смотрим — а там автограф! Представляете? Чернилами, от руки: «Джонас Лиффринг»!

— Поразительно, — сказал Тео. Как жаль, что транспортное управление Нью-Йорка не раскладывает по остановкам подушки. Он так невообразимо устал.

— Мы ее, наверное, раз сто перечитали, — сказала женщина.

— Как она называется?

— «Умножь свою песенку», — ответила женщина. — Она учит детей, совсем маленьких, математике. Нашим два с половиной и четыре. А они уже таблицу умножения знают! Просто чудо какое-то.

— Да уж, — отозвался Тео.

Двенадцатый автобус, наконец, подошел, женщина встала со скамейки. Тео тоже. Делая первый шаг к ярко светившейся двери, он все еще улыбался. А после упал. Упал, черт его побери.

Лишился чувств. Он, кажется, и постарался встать, однако не смог выпутаться из савана темноты, который обвил его и тянул куда-то вниз, в место, где время не имеет никакого значения, а века могут пролетать, как секунды. Целую вечность он пролежал там, точно в яме, смирившись с тем, что его ожидает еще одна вечность, а за ней и другая. Время от времени его навещали мертвецы, однако они не произносили ни слова, только смотрели. Каждому из них Тео говорил: «Простите». Он сказал это Марти Салати. Сказал человеку, облившемуся бензином и сгоревшему в Санта-Фе. Сказал мистеру Мухиббу из Мосулского музея. Безымянной девочке из Канзаса. Они, — похоже, удовлетворенные — уплывали куда-то, оставляя его лежать в темноте.

А затем, вдруг, — видеть он ничего еще не мог, — к нему вернулись чувства. Незримые руки несли его. Бестелесные голоса озабоченно бормотали. Он был спасен. Теплая ладонь погладила его по лицу, легонько пришлепнула.

— Оставайтесь с нами, оставайтесь с нами, — сказал ему на ухо женский голос.

Женщина держала его ладонь, Тео сжал пальцы.

— Вот и правильно, — сказала женщина. — Держитесь.

И когда вокруг них задрожали стены автомобиля, запела:

— Один умножишь на один — опять получится один…

Эпилог: Аминь

Все это и много большее я видел и слышал, стоя у подножья креста Спасителя нашего. Я записал для вас лишь самую малость того, что понял тогда; понимание более дивное не дается перу моему. Ибо рука, сжимающая это перо, прикреплена к телу, которое болит и стенает.

В том-то и беда наша, братья и сестры: мы говорим о том, что несказанно. Мы норовим сохранить в грубой плоти нашей понимание, которого грубая плоть удержать не может, как не может обезумевший человек схватить луч луны и засунуть его в мошну свою. Мы пытаемся, выбиваясь из сил, поведать историю, которая поведет других людей к Иисусу, но Иисус — не история. Он есть конец всех историй.

,

Примечания

1

Иоанн Богослов, он же «Иоанн с Патмоса», т. е. человек происхождения неведомого, но живший на острове Патмос в то время, когда он написал эти слова, то есть в года 95 и 96 по Р. Х., а возможно, и в года 68 и 69 по Р. Х., а возможно, и в иные; слова же эти содержатся в непоименованном сочинении, получившем впоследствии известность под названием «Апокалипсис», или «Откровение», и перепечатанном в тексте «Библии» (1611), переведенной, как полагают, Томасом Рэвисом, Джорджем Эбботом, Джорджем Идесом, Жилем Тосоном, сэром Генри Савилем, Джоном Перинном, Ральфом Рэйвенсом и Джоном Гармаром, но, по сути, основанном на «Библии» (1526) в переводе Уильяма Тиндейла (имя в изданиях не указывается).

2

«Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» — «Евангелие от Матфея» 4, 4.

3

Иоанн, 19, 30.

4

Лука, 23, 46.

5

Судьба одного независимого немецкого писателя (нем.).

6

Псалтырь, 72, 7.

7

В курсе дела, информированный (фр.).

8