Рассудительный Елек пришел в лагерь и прямо спросил у брата, почему тот не принуждает Нахаша к миру. Поля ждут пахарей, в домах и стадах не хватает мужчин, проводящих время в лагере. Ифтах отвечал, что дело командующего знать, как и когда вести войну. Он говорил так резко, что Елек замолчал. Ифтах подумал, что брат прав. Но знал: что бы он ни предпринял, это окончится неудачей, пока он не заплатит долг Господу. Он должен исполнить клятву, и — немедленно.
Однако он не делал никаких приготовлений, его словно парализовало. Внутренним взором он ясно видел, как его дитя, его Яала, связанная лежит на камнях жертвенника Господнего. Он видел eё перехваченное веревкой горло, видел нож в своих руках, видел, как рука с ножом приближается к eё телу, как тело дергается и замирает, как кровь вытекает на камни. И у него, сильного мужчины, не раз равнодушно смотревшего на смерть во время боя, кружилась голова от бессильной злобы.
Он раздумывал над тем, как уклониться от исполнения клятвы. Тот, кто давал клятву, требовал от Бога наказания, если eё нарушит; это была главная eё часть. Он пропустил её. Значит, его клятва не была обязательной?.. Но он знал, что пытается обмануть себя. Господь принял клятву, он вылетел из ковчега и боролся за него. Он выполнил свою часть клятвы; теперь дело — за Ифтахом.
Из Башана, обеспокоенный слухами о нападении на эфраимитов, приехал Пар.
— Получается так, — сказал он, — что они пришли, чтобы помочь, а затем были убиты. Якобы, нашими. Так не могло быть. Думаю, что-то здесь поняли неправильно. Наши люди были опьянены битвой, а люди Эфраима, как всегда надменны. Они, вероятно, что-то требовали… Бывает, люди в упоении победой совершают необдуманные поступки. Но… Весь западный Израиль переполнен гневом. Эфраим собирается напасть на Гилеад. Прошу тебя, Ифтах, скажи мне, что произошло в действительности.
Ифтах, рассеянный и задумчивый, смотрел на озабоченно и доверчиво стоявшего перед ним друга.
— Отрядами, дравшимися с сыновьями Эфраима, — промолвил он, наконец, командовал Эмин. Он тебе и расскажет, что там случилось.
Пришел Эмин.
— Главнокомандующий, — гордо, ничуть не смущаясь, рассказывал он, приказал тем из Эфраима очистить страну Гилеад до наступления полнолуния. Но за день до полнолуния они все eщё располагались лагерем перед Бет-Набахом. Тогда главнокомандующий сказал, что их нужно убить, как диких зверей. Eщё он сказал: «Кто освободит меня от этой чесотки?». Поэтому я взял тринадцать сотен, ибо столько же было у командира Эфраима. Я не хотел иметь преимущества. И вот мы отправились к эфраимитам, и я напомнил их командиру, что срок истекает. Однако он говорил со мной дерзко, ругал нашего главнокомандующего. Тогда я сделал так, как он сказал, и освободил его от чесотки.
В палатке повисла тишина. Широкоплечий, массивный Пар тяжело дышал, и его дыхание походило на стоны. Он сел.
— Ты прекрасно изложил ситуацию, Эмин, — сказал Ифтах. — Именно так я выразился. Ты понял меня правильно.
— Ну, теперь ты знаешь, как это произошло, — обратился к Пару Ифтах, когда они остались наедине. — Не думаю, что из эфраимитов спаслось больше двух сотен. Из наших тоже погибло около восьмисот человек.
Пар молчал. Затем — Ифтах впервые видел такое — этот спокойный человек разразился рыданиями.
— Зачем ты это сделал, Ифтах? — наконец, спросил он.
— Вряд ли ты сможешь это понять, честный муж моей сестры, — ответил Ифтах. — Я и сам все это плохо понимаю.
— Ты потребовал казну Господа, — совсем тихо проговорил Пар. — Я выдал тебе деньги. Ты победил в честь Господа у Нахал-Гада. И во мне радовалась каждая капля крови…
— …А потом я убил эфраимитов, друзей Господа, — подхватил, ухмыляясь, Ифтах. — На это я истратил его казну. Я ограбил святилище Господа. Ты это хотел сказать? Не хочешь ли ты обвинить меня у Авиама?
— Я вспоминаю день, когда ты лежал в палатке и открывал перед нами свою душу, — ровным голосом продолжил Пар, но в его речи сквозило обвинение. — И Господь вдохнул в тебя свою силу, и ты стремился объединить все племена Израиля в один народ. Но теперь дыхание Бога обошло тебя стороной, и ты расколол Израиль на части. Я хотел возвратиться в страну Господа. Но ты превратил Израиль в пустыню, в которой каждый может делать все, что хочет. Я потерял тебя, мой друг Ифтах. У меня теперь ничего и никого нет, кроме Кассии и северной пустыни.
— Ты хочешь уйти от меня, Пар? — спросил Ифтах. Ошеломленный, он опустил голову.
— Тогда в пустыне, — задумчиво сказал он, — когда я убил камнем парня, требовавшего назад своего слугу Дардара, ты понял меня сразу.
— Расскажи мне, что ты сделал, Ифтах! Скажи мне, зачем!.. — снова потребовал Пар.
Ифтах знал: если он расскажет другу об ужасном искуплении, которое наложил на него Господь, Пар останется с ним. Но он не хотел сочувствия от людей. Даже — от Пара. Он сам справится со своей клятвой и с Господом. Он приказал Пару уйти.
Он должен был, наконец, найти в себе мужество и сообщить Яале свою тайну. Ифтах назначил ей встречу в ущелье северных гор. Eё угнетало, что он рассердился, когда у ворот Мицпе она вышла ему навстречу. Теперь, взволнованная, полная доверия к нему, она ждала, что он скажет.
Он видел, как уверенно она шла рядом с ним и понимал, как сильно он eё любит. Больше, чем Ктуру, больше, чем себя самого, больше, чем власть и всю славу на свете. Он не мог поднять на нeё нож. Он возьмет eё за руку, eё и Ктуру, и уйдет в самую далекую пустыню. Но и в пустыне не спрячешься от Господа. Бог поднимется со своей горы Синай, догонит его, где бы он ни был, и скажет: «Я услышал твою клятву и даровал тебе победу, а ты клятвопреступник. Где твоя жертва?» И Господь задушит его и всех его близких.
Здесь, в окрестностях Мицпе, повсюду были поля, пастбища и загоны для скота, и им пришлось идти очень долго, пока они добрались до леса, где могли спрятаться и поговорить. Ифтах видел безмятежное, светившееся внутренним светом лицо своей дочери, видел, как она всей душой наслаждалась его близостью, и понимал, что и она любит его не меньше, чем он ее. Ему в голову пришла поговорка, услышанная когда-то от старого Толы: «Нельзя убить льва, если он тебя не любит».
Яала обстоятельно рассказывала о своих маленьких тайнах. Победа отца eё не ошеломила. С тех пор как он спросил, хочет ли она ехать с ним в Рабат, она знала, что он будет вести войну против Аммона и что он побьет врага тогда и там, где захочет. Поэтому она сложила стихи в честь его победы eщё до битвы.
Ифтах вслушивался в eё детский, немного ломавшийся голос. Видел eё глаза. Сколько жизни было в них! Внезапно из его груди вырвался стон, он начал рвать на себе платье, бить и царапать грудь.
— О, дочь моя, — вымолвил он, наконец, — сколько горя ты приносишь мне своей красотой и любовью! Твоя любовь погнала тебя мне навстречу, ты пела для Господа и для меня, и вот теперь Бог хочет заполучить не только твою песню. Что за страшный Бог — этот Господь!
Яала растерянно посмотрела ему в глаза. Она слышала его слова, но не понимала их смысл. Затем до eё сердца дошло, что он оплакивал eё и ей предстоит что-то ужасное. Бывало, она жадно наблюдала за ранеными, умиравшими животными, видела, как из зверя вытекали кровь и жизнь, и испытывала сострадание к ним. На этот раз она сама стала таким животным. Eё охватило страшное, мучительное чувство. Смертельно бледная, она сползла с пня, на котором сидела, и закрыла смуглые веки.
Ифтах гладил eё руки до тех пор, пока к ней не вернулось сознание. Она посмотрела на него с улыбкой, сжавшей его грудь, и попросила:
— Дай мне еше немного полежать, отец, а потом скажи мне все, если хочешь.
Он сидел рядом с ней и держал eё за руку. А eё снова охватило то страшное, мучительное чувство, которое только что опрокинуло eё на землю. Но к нему уже примешивалось смутное чувство радости, ожидания чего-то приятного. Она eщё не могла подобрать слова, чтобы выразить его, но была уверена, что они будут страстными, торжественно-возвышенными. Ифтаха тоже охватило какое-то ужасное и сладостное переживание. Оно было туманным, призрачным, и он точно знал, что ему никогда не выразить его словами.
