В изысканной форме со множеством красочных выражений пригласил он отужинать на Зеештрассе директоров фирмы «Южногерманская керамика, Людвиг Гессрейтер и сын», писателе Маттеи, скульптора «Боя быков», г-на Пфаундлера, г-жу фон Радольную и еще нескольких близких ему людей. Долго обдумывал он, не пригласить ли и Иоганну. Ему очень хотелось, чтобы она была здесь в тот момент, когда он решался на такой серьезный шаг. Он написал ей ласково, любезно, пригласил ее по всем правилам вежливости.
Пришли все. Кроме Иоганны.
Господин Гессрейтер схоронил это дурное предзнаменование в самой глубине своей души. Собрав вокруг себя всех остальных своих друзей, он произнес довольно туманную вступительную речь и затем, широко размахивая руками, словно загребая ими воздух, подошел к стоявшему в кабинете прекрасному бюро в стиле «бидермайер». Там лежал проект соглашения, связанный с переговорами, начатыми еще во время поездки с Иоганной и касавшимися объединения с некоторыми южнофранцузскими заводами. Господин Гессрейтер тут же подписал договор гусиным пером, которым несколько столетий назад писал великий купец Якоб Фуггер.
После ужина, оставшись наедине с г-жой фон Радольной, он расхаживал взад и вперед среди моделей судов, рыцарских доспехов, среди всего любимого хлама, наполнявшего его дом, и разыгрывал перед нею крупного промышленного деятеля. Его дела, – говорил он, – теперь не ограничиваются одной Баварией. Они начинают носить интернациональный характер.
Нет, где им, мюнхенским скопидомам, угнаться за ним! У них не хватит на это фантазии. Перед Катариной, раз уж не перед кем было больше, он развернул пеструю путаницу, наполнявшую его голову романтика-баварца. Она молча слушала. Ей нужны были деньги, чтобы вложить их в имение Луитпольдсбрунн. Она собиралась расширить его, вести хозяйство более современными методами. Г-н Гессрейтер после первого же намека с ее стороны предоставил в ее распоряжение нужную сумму. Она не желала принимать подарков: она приняла эти деньги на тех условиях, на каких рурская промышленность брала деньги от имперского правительства.
Теперь у г-на Гессрейтера действительно были дела, требовавшие от человека огромного внимания. Тем не менее он не пренебрегал и обязанностями доброго мюнхенца. «Истинные германцы», например, носились с планом – в день освящения знамен водрузить на Одеонсплаце гигантскую деревянную статую их вождя Руперта Кутцнера, чтобы затем сверху донизу обколотить его железными гвоздями. Кто, как не Пауль Гессрейтер, воспротивится этому? Ну а это грандиозное национальное парадное представление «Кровавое рождество в Зендлинге», которое г-н Пфаундлер собирается, устроить взамен карнавала, не соответствующего серьезности переживаемого момента. Кому, как не Паулю Гессрейтеру, было осуществить такой проект? Он уже представлял себе, как в конце вечера на запряженной львами колеснице появляется одетая в белое, с могучими обнаженными руками, г-жа фон Радольная, изображающая «Баварию».
Господин Гессрейтер метался, переходя от мюнхенских забот к своим интернациональным предприятиям и обратно. Ну вот хотя бы эта «Hetag» – Акционерное общество гессенских фарфоровых заводов. Можно было приобрести большую часть ее акций. Это стоило немало. «Hetag» была старинным предприятием с прекрасной репутацией; г-н Гессрейтер колебался, не зная, следует ли ему вкладывать в одно дело такие большие средства. Директора «Южногерманской керамики» старались удержать его от этого шага. Искусство «Hetag» было для заграницы чересчур солидным, Германия же, любившая ее продукцию, не в силах была платить. Но тут в поле зрения Гессрейтера появился лондонский делец, некто Кертис Лэнг. Мистер Лэнг был не прочь объединиться с г-ном Гессрейтером.
После обмена телеграммами г-н Гессрейтер решился поехать в Лондон. Он сидел в поезде в широком светло-сером дорожном пальто, в большой дорожной шапке на голове. Бачки его были подстрижены не слишком коротко. Он был преисполнен сознания своего значения и жалел, что нет никого из знакомых, кому он мог бы рассказать о своих планах.
Но кого же он встретил на пароходе по пути из Флиссингена в Гарвич? Да, этот человек с полным белым лицом и блестящими черными усами был действительно Пятый евангелист! Г-н Гессрейтер был глубоко удовлетворен тем, что именно этот надутый франт мог видеть, что и у других людей есть дела с заграницей. Заговорить ли ему с Рейндлем? Собственно говоря, при таких обстоятельствах землякам, старым знакомым, следовало подсесть друг к другу. Но г-н Гессрейтер колебался: он был самолюбив.
Но – подумать только! – Рейндль сам подошел к нему. Он вовсе не глядел поверх его головы, как сбывало иногда в «Мужском клубе» или в театре. Он пожал Гессрейтеру руку, явно обрадованный встречей. Он не был так высокомерен и недоступен, как обычно говорили о нем.
Они вместе поужинали. Приятно среди французских и английских интонаций звучали баварские. Время прошло очень хорошо. В удачных, изящных выражениях излагал г-н Гессрейтер свои взгляды на политику, искусство, промышленность, свое мнение о Мюнхене и обо всем мире. Пятый евангелист слушал его с видимым удовольствием. Когда, например, безобразие, которое мюнхенцы учинили в Галерее полководцев, Гессрейтер попытался истолковать как стремление из этого чудесного здания сделать «универсальный магазин милитаристических мечтаний», Рейндль поднял бокал, с приветливой улыбкой выпил за его здоровье. Затем, правда, г-н Гессрейтер вдруг подумал, что у этого субъекта необычайно странный взгляд: прямо не по себе становилось от него. Ну да, господи боже мой, у каждого из нас свои странности. Главное – с Рейндлем есть о чем поговорить. И г-н Гессрейтер говорил. Между обоими промышленниками, видимо, царило полное взаимное понимание.
– Вы в Лондон по делам? – немного погодя вежливо опросил Рейндль. «Вот, представьте себе, соседушка! – подумал Гессрейтер. – Не одни только «большеголовые», именами которых ежедневно пестрит торговый отдел в газетах, есть и другие, которые расширяют свои дела, распространяются. И наш брат в такое время не сидит лениво в своем углу!» Но всего этого он не высказал. Небрежно, словно мимоходом, ответил, что он действительно едет по делам. Он думает, – словно доверяя Рейндлю большую тайну, добавил он, так как собеседник молчал, – совместно с мистером Кертисом Лэнгом приобрести большинство акций «Hetag». Г-н фон Рейндль знает Кертиса Лэнга. Порядочный человек, надежный человек, немного медлительный, осторожный.
– «Hetag», н-да… Изысканный фарфор, дорогой фарфор… Нужно иметь очень толстую подкладку, – заметил с улыбкой г-н фон Рейндль, – чтобы при таком большом количестве фарфора ничего не разбить.
«Странная манера выражаться у этого субъекта. Пожалуй, это даже дерзость. Не думает ли он, что у меня недостаточно «толстая подкладка»? Так я вот назло ему, так вот назло и куплю эту «Hetag», даже если этот дурак англичанин и не поддержит компанию!»
Англичанин компании не поддержал. Из Дармштадта слали телеграммы: владельцы пакета акций торопили. «Если смелость в груди нарастает волной…» – звенело в сердце г-на Гессрейтера. «Королевский купец», – звенело в его мозгу. Он дал распоряжение купить.
Довольный, вернулся в Мюнхен. С небрежным видом рассказывал г-же фон Радольной, Пфаундлеру, приятелям в «Мужском клубе» о том, что по пути в Англию встретился с Пятым евангелистом. Очень милый
