Плотовщик уныло уставился на свою ладонь и не решался даже разогнуть пальцы. На руке, растертой, поцарапанной, уколотой, ушибленной, красовались два белых волдыря.
— Мне трудно будет, дядя Матула.
— Конечно, — согласился старик. — Да только это к делу не относится. Трудно будет, ну так трудно будет. А теперь поедим чего-нибудь вкусного, такого, какого ты еще никогда не пробовал.
Туманные мысли Дюлы разбрелись по извилистым путям фантазии, и он вообразил, что Матула, уже вернувшийся с рыбной ловли, подаст ему яичницу из чибисовых яиц или что-нибудь присланное тетей Нанчи.
— Разложить костер?
— Нет. Поедим холодное.
«Тогда, значит, из припасов тети Нанчи», — решил Дюла и сел на постели.
— А ты не искупаешься? Я бы пока все приготовил.
Дюла настолько поразился, что забыл о ломоте в теле. Следует признаться, Плотовщик представлял себе жизнь на лоне природы с купанием в реке, но без принудительных омовений в ней. В особенности на заре. Все былинки гнулись в брезжущем свете под оловянными каплями росы, от реки веяло холодом. И куда же тут с ободранной кожей да в ледяную воду!
— Я не захватил плавки. И тетя Нанчи забыла мне их дать.
— Экая жалость! Только я-то думал, что купаться надо не плавкам, а тебе. Но если ты боишься воды… или робеешь лягушек…
— Да нет! Но я могу простудиться…
— Приезжал сюда один ученый человек… — Матула неторопливо помешивал угли. — Он об эту пору прыгал в воду из лодки вверх тормашками и говорил, что чувствует себя отлично, гору готов своротить. В такую рань вода совсем теплая. Но раз кряхтишь, значит, не хочешь.
Наш Плотовщик сердито теребил сапоги и желал всяких напастей закаленному ученому. Дома добросердечная мама Пири разрешала ему умываться, как кошка лапкой. А здесь — прыгай вверх тормашками!
Пошатываясь, встал он на ноги, но не осмелился даже заикнуться Матуле о своем желании сбежать.
— Утиральник возьми!
Итак, наш Дюла стоял, облачившись в красивые сапоги и кальсоны, и ребра ходили у него ходуном. Матула с нескрываемым пренебрежением оглядел его тощую долговязую фигуру.
— Н-да, весы бы ты не сломал, это уж верно. Зато после купанья есть здорово хочется. Когда ты вернешься, завтрак у меня будет готов. Не торопись.
«Рассказать бы, так весь класс заржал бы! — возмущался он про себя. — Мама всплеснула бы руками, мама Пири хлопнулась в обморок, отец стукнул кулаком по столу».
И он представил себя в школьном дворе на перемене в окружении друзей.
«.. Ну, а чуть свет я бегал на реку, прыгал с лодки вниз головой, минут пять плавал и мог потом своротить гору».
Эта мысль показалась Плотовщику настолько соблазнительной, что он остановился, чтобы посмаковать ее, и ему даже почудилось, будто на него уставились большие бараньи глаза Дубовански. Но Дюла забыл о существовании комаров.
— Ууу-х, черти! — И он побрел дальше, покидая своих замечательных друзей вместе с комарами, которые, однако, ликуя, устремились вслед за утренним лакомством.
Да, у Дюлы мелькнула мысль, что Матуле из шалаша не видно, что происходит на берегу, но старик только посмеялся бы над таким ребячеством. Он ведь знал о существовании комаров, знал, что потревоженные в ракитнике певцы нападут на мальчика, если тот сразу не влезет в воду, — все это он знал прекрасно.
Плотовщик поспешно сбросил сапоги, снял единственную часть одежды, прикрывавшую его тело, и не прыгнул вниз головой, а с легким отвращением плюхнулся в воду.
—.. Плють! — сказала река и сомкнула свои волны над головой безрассудного пловца.
«Какой я осел! — Дюла выплыл на вспененную поверхность. — старик же говорил, что тут сразу глубоко». И поплыл к другому берегу.
Но вода действительно оказалась теплой, и Плотовщик с удовольствием ощущал бархатные объятия реки. Он немного проплыл вниз по течению, немного вверх, потом, забравшись в лодку, тщательно вытерся и решил, что если не гору свернуть, то что-нибудь сделать все-таки надо. И он пробежался до шалаша, хлопая полотенцем по облеплявшим его комарам.
— Ну, как купанье? — спросил старик.
— Дядя Матула, что будет на завтрак?
— Студень. Остатки ухи в котелке за ночь застыли, как студень. И еще жареный хлеб… — Матула сделал широкий жест, означавший примерно, что ни в одной поваренной книге вкуснее лакомства не найти.
Жареный хлеб слегка попахивал дымком, но уж рыба была восхитительна, а студень так и таял на горячем хлебе. Они ели молча.
— Есть еще, дядя Матула?
Матуле пришлась по душе скрытая похвала мальчика.
— Ну, а я что говорил?
— Дядя Матула, так вкусно — язык проглотишь. Тете Нанчи и маме Пири далеко до вас!
— Все останется между нами! — Старик поднял свой корявый палец в знак того, что он не хочет разглашать тайны своего поварского искусства.
— Можно еще?
— Раз есть…
— А живот у меня не заболит?
От свежей рыбы живот еще ни у кого не болел.
— Дюла ел, пил и не замечал, что деревья уже отбрасывают не такие длинные тени, потому что вдали над камышами в ярком сиянии встает солнце.
Матула приготовил рюкзак.
— Двуглазку повесь на шею, комариную мазь сунь в карман. Мы пойдем в камыши, чуток оглядимся. Пса я не буду привязывать, он уже прекрасно усвоил, что разгуливать ему не положено. Здесь оставайся! — прикрикнул он на насторожившуюся собачонку. — Здесь оставайся, а не то я раскрою тебе череп на две части!
Серку испугала угроза раскроить череп на две части. В прошлый раз на четыре, теперь на две. Тяжелая судьба бедного пса. Но получив остатки студня, он лишь одним глазком косился на удаляющихся людей.
— Мы переправимся через реку. — Матула махнул в сторону лодки. — У разлива есть шалашик. Вот из него и поглядим, что творится вокруг.
Противоположный берег напоминал этот, но трава была совсем непримятой, и тропку приходилось нащупывать ногой. Оглушительно вопящая птичья армия теперь уже не пугала Дюлу, — он выискивал в ней незнакомых птиц.
Потом они свернули от дамбы в сторону. Там в заросли камыша уходила узкая протока, и к иве была привязана лодка. Матула взял в руки вместо весла длинный шест.
— Им легче управляться. Тут мелко.
Отталкиваясь шестом, они поплыли по извилистой протоке.
— Не мешало бы тебе намазаться своей мазью.
Дюла послушался. В камышах еще было сумрачно, и вперед было видно всего на несколько метров, но мальчик чувствовал, что, как ни извилиста протока, движутся они в одном направлении. Вода была настолько мелкой, что лодка порой цепляла за илистое дно. Раздосадованные комары улетали обратно в свою засаду, убедившись, что человек с таким отвратительным запахом не съедобен. Покрыв себя слоем лимонной мази, Плотовщик мог спокойно наслаждаться утренним катанием на лодке.
Кое-где в камышах прятались птички, но они не взлетали, а в одном месте Дюла увидел на воде
