переманивают наших авторов. А если они все отрицают, это лишь укрепляет его подозрения. И ты окажешься чист. На самом деле, Эдвин, – добавила она, – это всего лишь книжка.
– Нет-нет. Не просто книжка. Это мое все. Очередной провал, очередной… не знаю. – Он опустил голову. Пробормотал что-то себе под нос, затем поднял голову, сфокусировал взгляд на Мэй и произнес вдруг с такой искренней нежностью, что у нее защемило сердце: – Господи, до чего ты красивая.
– Прекрати.
– Это правда.
– Прекрати сейчас же.
– Ты красивая. Очень, очень красивая.
– А ты очень, очень пьяный, – язвительно сказала она. – Пойдем. Я отвезу тебя домой.
– Моя жена, – он качнулся вбок и выдохнул ей в шею: – Моя жена – корова.
Мэй посуровела.
– Знаешь что, Эдвин? Если ты, женатый человек, заигрываешь с одинокой девушкой, не порочь свою жену, хорошо? Это пошло.
– Но это правда, – сказал он. – Она – корова. Ужасная. – Он принялся громко и жалобно мычать – придвинувшись еще ближе, облапав ее колено. Мэй отстранилась, встала.
– Идем. Я отвезу тебя домой.
– Не хочу домой. Жена помешанная. Как в «Степфордских женах», помнишь? Такая помешанная, что будто бы нормальная. Я боюсь ее, Мэй. Боюсь ее нормальности.
– Так почему? – спросила она ледяным тоном. – Почему же ты ее не бросишь?
– Не могу, – скорбно произнес он.
– Почему?
– Я ее очень люблю.
– Надевай пиджак, – сказала Мэй. – Идем.
Когда перед домом затормозило такси, Дженни прыгала под старые шлягеры (Ван Хален и Бон Джови). Вытирая лицо полотенцем, она подошла к двери и повернула ручку замка.
– Вот и ты! – воскликнула она.
Эдвин опирался о косяк, и Мэй придерживала его, чтоб не упал.
– Он перебрал, – зачем-то пояснила Мэй.
– Да, милый? Правда?
Эдвин молчал. Лишь негромко замычал, когда Дженни повела его в дом.
– Спасибо, Мэй. Ты просто чудо.
В отличие от Эдвина, Мэй ненавидела мало кого. Но его жену она ненавидела – холодно и клинически- бесстрастно. «Если настанет конец света, цивилизация рухнет и введут военное положение, – мечтала Мэй, – в первую очередь я выслежу Дженни и убью».
Эдвин с закрытыми глазами пытался скинуть ботинки и задушевно мычал.
– Мы были в баре, – объясняла Мэй. – Вместе. Вдвоем. Он много выпил – со мной, – и я взяла такси.
На улице было темно. Мэй возвращала заблудшего мужа в лоно семьи. Дженни – она развязывала Эдвину шнурки – подняла голову.
– Мы твои должники, – весело сказала она. – А теперь баиньки, да, милый?
– My, – ответил Эдвин. – Му-у-у.
– Не пойму, что неприятнее. – Мэй стояла на крыльце. – То, что я переспала с ее мужем или что она меня совсем не считает за соперницу. Даже на горизонте.
Таксист поджидал ее, ухмыляясь тикающему счетчику.
– Ну, – спросил он, – куда теперь?
Ночь, как и весь город, раскинулась перед ней морем огней и возможностей.
– Домой, – ответила Мэй.
– Так рано? Такой симпатичной барышне? Ладно вам – ночь только началась, жизнь – тоже.
– Нет, – ответила она. – Только не моя.
Глава восьмая
В следующие несколько дней на Эдвина снизошло странное спокойствие. Спокойствие человека, принявшего свою судьбу – будь то расстрел, смертельный укол или пустые извинения и жалкие оправдания перед деспотичным боссом. И в этом глубоком экзистенциальном спокойствии он самоуверенно скользил по бурному морю. Даже грациозно. Самоуверенность и грация – вот те качества, что Эдвин теперь стремился в себе развить.
Когда Найджел упрекнул его за пропавшую рукопись («она могла бы изменить само человечество», по его глумливому определению) и спросил, не тренирует ли автор в хождении по водам, не исцеляет ли слепых и хромых, Эдвин обернулся и достойно парировал:
