крикнул:
– Она, кстати, вполне здорова! Эдвин обернулся:
– Кто?
– Моя тетушка Присцилла. У нее все хорошо. Оказалось – легкая простуда. В любом случае, удачи! Похоже, твой проект намного интереснее моего.
Вот скотина.
– Чао! – И Найджел скрылся у себя в кабинете. Там, где есть вид из окна.
Эдвин поплелся к себе, бормоча под нос страшные клятвы и ругательства в духе короля Лира: «Я им покажу. Они у меня узнают». В каморке его ждала Мэй.
– Знаешь, – она оглядела стены, – никто ведь не запрещал вешать плакаты или добавлять личные штришки. Мистер Мид это поощряет. Говорит, это «воспитывает спонтанность работника». Честное слово, твой кабинетик – самый голый, самый…
– Это протест, – ответил он. – Я против цветочков, шариков, детских фото и вырезанных из газет комиксов.
– Очень по-дзенски. – Мэй села на стол, оперлась локтем о пачку рукописей, готовых отправиться в обратный путь. – Рассказывай. «Что мне открылось на горе». Из какой шляпы ты ее достал? Я про это ничего не знаю, а ведь я распределяю почту. Только не говори, что все придумал. Ведь это не так?
– Мэй, пойми. Мне больше ничего не оставалось.
– Эдвин, пошли к мистеру Миду прямо сейчас, все ему объяснишь: в минуту слабости, в приступе утренней усталости после выходных ты…
– Слушай. Я думаю, все получится. Помнишь, как ты брала меня на работу? Помнишь мое первое задание? Редактировать «Куриный бульон для жаждущего сердца» – самую успешную серию по самопомощи. Помнишь, что ты мне сказала тогда? «Не волнуйся, книги сами пишут себя. Люди присылают поучительные случаи из жизни, а так называемые авторы компонуют все эти слюни и сопли и дают броское название. А редактор лишь проверяет пунктуацию и орфографию». Раз плюнуть. И что случилось потом? Всего вторую неделю я мучился с этим «Бульоном» – вторую неделю, – и тут заявляются авторы, загорелые и скорбные, с ног до головы в золоте. И говорят: «Произошла загвоздка». Это про «Бульон» № 217: «Куриный бульон для плоских стоп». А в чем дело? «Беда. Иссякли трогательные истории о детишках, больных раком костей. Кончились поучительные случаи из жизни. Запас исчерпан». И что я сделал? Что я сделал, Мэй?
– Знаешь, не люблю, когда повествование строится на диалоге.
– Я прибежал к тебе плакаться? Сдался? Признал поражение? Нет. Я выслушал их и сказал: «Все ясно, джентльмены. Есть только один выход из положения – подделка». Порылись в архивах, взяли по два самых незапоминающихся анекдота из предыдущих двухсот шестнадцати выпусков и упаковали под заголовком: «Самая большая тарелка разогретых остатков для страдающей души». Помнишь, что было дальше?
– Да, – сказала Мэй, – помню.
– Семнадцать недель в списке бестселлеров «Тайме». Семнадцать недель, черт побери! На две недели дольше «Балканского орла». Семнадцать недель – и никто, ни один читатель, рецензент или чертов книготорговец ничего не заподозрил. Не поняли, что мы просто перемешали старый материал! И не говори, что у меня не получится. Здоровье, счастье и горячий секс? Раз плюнуть. Я все сделаю, Мэй. У меня все получится.
– Эдвин, но у тебя всего неделя. Мистер Мид ждет рукопись после возвращения, а тебе нечего показать. Совсем нечего.
– А вот здесь ты ошиблась. Кое о чем ты и не догадываешься. Есть такая рукопись! – Эдвин вышел из- за стола и театральным жестом запустил руку в мусорную корзину.
Корзина была пуста.
Глава четвертая
– Срань. – Только это слово возникло в сознании Эдвина, только оно возникло в его голове, только оно, скользнув по нёбу, сорвалось с языка. Два миллиона лет эволюции человечества, пятьсот тысяч лет существует язык, четыреста пятьдесят – современный английский. И вот из всего богатейшего наследия Шекспира и Вордсворта Эдвину вспомнилась только «срань».
Мусорная корзина была пуста. Толстая рукопись с душком самосовершенствования и лживых обещаний исчезла, а вместе с ней – надежда Эдвина на головокружительный скачок продаж, который он только что обещал мистеру Миду.
– Вот срань, – повторил он.
Это слово, как вы, вероятно, уже догадались, было одним из его любимых. Когда Мид выдал талоны со скидками на курс психотерапии (вместо рождественской премии), Эдвин именно им предсказуемо продолжил фразу «Жизнь – это поле…» Очевидно, правильный ответ что-то вроде «цветов». Но Эдвин шустро уточнил, что «цветы растут из срани, и потому, ipso facto[4], срань с логической и временной точки зрения предваряет цветы». После чего терапевт пожаловался на головную боль и закончил сеанс раньше времени. Сейчас при виде пустой мусорной корзины, представив себе все вытекающие ужасные последствия, Эдвин вновь прибегнул к этому слову.
– Вот срань-то.
– В чем дело? – спросила Мэй.
– В мусорке. Она пуста. Я сунул туда руку, а она пуста. И сейчас вот пуста по-прежнему.
– Ну да. – Мэй направилась к выходу. – Знаешь, более дурацкого фокуса я в жизни не видела.
– Да нет, ты не поняла. Рукопись лежала тут. Прямо в ней.
И тут, за гулом флуоресцентных ламп и приглушенным бормотанием мумий за стенами каморки, Эдвин услышал еле уловимый звук – скрип. Тонкий жалобный скрип – на одной слабой ноте. Эд отлично знал, что
