Консерваторы были несколько вознаграждены за эти поражения небольшим успехом: им удалось, наконец, добиться триумфа Лукулла. Бывший проконсул мог войти в Рим со своими солдатами. Но, несмотря на сто тысяч бочонков вина, розданных Лукуллом по этому поводу народу, [553] церемония была холодной. Можно было подумать, что это был мелкий полководец, возвращающийся из небольшой экспедиции против варваров, а не создатель нового, столь популярного империализма, который доставлял теперь столько славы Помпею. Лукулл, впрочем, мало заботился обо всем этом. После десятилетнего отсутствия он возвращался в отцовский дом мизантропом, равнодушным к удивлению толпы, готовым искать всю свою награду за подвиги в удивлении высших классов и в наслаждении приобретенными им неизмеримыми богатствами. Но новый позор ждал его при его возвращении. Он открыл, что Клодия, жена, которую он взял без приданого, была в преступной связи со своим братом, Публием Клодием, возмутителем его легионов.[554] С ужасом он развелся с ней.
В этом же году маленькая революция избавила счастливого Помпея от Митридата. Фарнак, солдаты и крымский народ, испуганные проектом вторжения в Италию, возмутились весной 63 г. и принудили великого старца кончить жизнь самоубийством. Таким образом окончилась вторая великая борьба, предпринятая одним человеком против Рима.
Митридат имел участь не лучшую, чем Ганнибал. Он возымел смелый проект — разрушить Рим, зажегши вокруг всего Средиземного моря и в самой Италии самый страшный и самый обширный революционный пожар, который когда-либо видел древний мир.
Но, подобно Ганнибалу, после первых поражающих успехов он мало-помалу потерял силы. Сын человека, мечтавшего царствовать над всем Востоком, должен был удовольствоваться маленьким крымским царством, получив его в качестве подарка римлян. Удивительный гений и неукротимая энергия одного человека снова пала перед этой системой политических и моральных сил, еще такой могущественной, несмотря на повторяющиеся кризисы, и управлявшей из Италии столь обширной империей.
Известие о смерти Митридата было в Риме причиной сильной радости и новым венцом славы для Помпея, которому народная партия приписывала все счастливые события. Цезарь, старавшийся ухаживать за Помпеем, поспешил добиться народного постановления об оказании торжественных почестей.[555]
Потом новости с Востока снова сделались однообразны. Помпеи прошел по Финикии и Келесирии, собирая выкуп с мелких князей.[556] Он встретил сопротивление только одного маленького города, по имени Иерусалим, и маленького народа, с которым римляне завязали 139 г.[557] дружественные сношения. Два повелителя иудеев, воевавшие друг с другом, у которых Скавр и Габиний выманили столько денег, обратились к Помпею. Последний после долгого колебания решил прийти на помощь к Аристобулу за обещание уплатить крупную сумму денег. Но когда Габиний вошел в Иерусалим за получением этих денег, народный мятеж принудил его бежать, и Помпей принужден был начать осаду города.[558]
Общественное внимание не могло много заниматься этой незначительной войной в то время, когда политическая борьба в Италии становилась все ожесточеннее. Весной в Рим совершенно неожиданно прибыл с целью выступить кандидатом в трибуны Квинт Метелл Непот, зять Помпея и один из его генералов.[559] Этот Метелл был сыном консула 98 г., племянником завоевателя Балеарских островов и двоюродным внуком Метелла Македонского;[560] следовательно, он принадлежал к одной из самых крупных фамилий Рима, но, как и многие другие знатные, вслед за Помпеем вступил в народную партию, чтобы быстро сделать себе карьеру и обогатиться. Сопровождавшая его многочисленная свита рабов и муллы с поклажей указывали, что он достиг второй цели. Прибытие Метелла произвело сильную сенсацию среди консерваторов.
Все думали, что он явился выставить свою кандидатуру в согласии с Помпеем для преследования какой-нибудь цели, и с беспокойством спрашивали себя, что это могла быть за цель. Озабоченность скоро сделалась такой серьезной, что решили выставить в трибуны консервативного кандидата, чего не делалось уже давно. Но какой консерватор осмелился бы подвергнуться риску почти безуспешной борьбы? Между консерваторами не было изобилия в храбрых и преданных лицах. За недостатком лучшего кандидата решили прибегнуть к человеку, над которым консерваторы смеялись и которому в то же время не доверяли, — к тому Катону, который, как мы видели, выступал с протестом против элегантности своих современников. Это был человек ограниченный, честный, добродетельный, непреклонный, без страха и упрека, никогда не отступавший ни перед кем и ни перед чем. Надо было победить только его высокомерное презрение к черни, чтобы заставить его, крайнего консерватора, в подобных обстоятельствах выставить кандидатуру на столь популярную должность, как трибунат. Но опасность была настоятельна. Цезарь в это самое время объявил о своей кандидатуре в преторы на 62 г. Это был второй повод к ужасу. Скоро присоединился к этому и третий.
Катилина снова готовился добиваться консульства и выставил в качестве избирательной программы кассацию долгов.[561] Он обещал, если будет избран консулом, предложить закон, который избавил бы всех должников от уплаты кредиторам их долгов. Программа, без сомнения, была революционной, но ни в коем случае не следует видеть в ней обдуманного приготовления к тому, что впоследствии сделалось заговором Катилины. Последний старался тогда только сделаться популярным своим предложением, казавшимся отвратительным капиталистам и кредиторам, но очень нравившимся большинству граждан. Это предложение в более грубой форме аналогично предложению социалистического депутата, который обещал бы теперь своим избирателям уменьшить процент по общественному долгу до 2 на 100. Кассация и отмена долгов были частым явлением в греческой истории, которую столько изучали в эту эпоху, и не совсем неизвестны были в римской, начиная с самых древних времен до последней кассации, произведенной в 86 г.; впрочем, к этому средству периодически пытаются прибегать все народы, запутывавшиеся в тяжелых долгах. В сущности, Катилина только подражал демагогической политике Красса и Цезаря, выбирая не менее революционный, но более простой и ясный проект, чем аграрный закон Рулла. На этот раз народ понял бы, когда ему просто предлагали не платить долгов!
Очень вероятно, хотя об этом источники нам ничего не говорят, что сперва Катилина старался вступить в соглашение с Цезарем и Крассом. Но соглашение, неизвестно по каким причинам, не состоялось. Возможно, что Красс и Цезарь, совершенно обманувшись в судьбе закона Рулла, отчаялись выполнить свои проекты таким безрассудным средством. Оба они были слишком благоразумными революционерами, не желавшими компрометировать себя чисто демагогическими элементами, а Красс — не будем забывать этого — был и одним из самых крупных римских кредиторов. Возможно, что, поставленный между вероятностью потерять свои деньги или Египет, он предпочел спасать деньги.[562]
Катилина должен был действовать один. Он бросился в борьбу с крайней энергией, решившись, если будет нужно, истратить все свое состояние. И действие, произведенное его революционной пропагандой в этом уже столь беспокойном обществе, было огромно. Его предложение так хорошо выражало тайное желание стольких лиц, что Катилина сразу сделался очень популярен между всеми недовольными высших и низших классов, среди расточительной молодежи, разорившейся знати, в простом народе всей Италии и даже в среднем классе зажиточных собственников, которых мания спекуляций вовлекла в тяжелые долги.[563] Закон Рулла произвел на умы только легкую дрожь страха; Катилина глубоко взволновал все классы и имел скоро в Риме и во многих италийских городах ревностных сторонников в лице старых солдат и колонистов Суллы, как Гай Манлий из Фезул, темных буржуа, зажиточных собственников второстепенных городов,[564] знатных
