свою сторону Помпея. Если Помпей согласится на это и поможет ему восстановить порядок в своем царстве, то он так скомпрометирует себя в его пользу, что по возвращении в Рим должен будет защищать его дело перед сенатом, чтобы доставить ему титул друга и союзника римского народа. Тем не менее эта политика, одновременно хитрая и дерзкая, имела несколько опасных сторон, потому что Птолемей рисковал также отдать свое царство римлянам. Что стал бы он делать, если римский генерал, вступив в его царство, откажется уйти оттуда и подчинить его Риму? С Лукуллом эта опасность была бы серьезной. Но Птолемей имел дело с Помпеем, т. е. с человеком более благоразумным, чем он того желал. Помпей, вероятно, боялся, вступив в Египет, раздражить много лиц в Риме: прежде всего тех, которые не хотели признавать Птолемея, партию, противившуюся завоеванию Египта; потом также котерию, стремившуюся к этому завоеванию, т. е. Красса и Цезаря. Он взял деньги, но учтиво отклонил приглашение. Потом он объявил Палестину вместе с Ке-лесирией римской провинцией, наложил на Иерусалим подать, дал звание первосященника Гиркану и, уводя с собой пленником Аристо-була, возвратился в Понт.[596]
Между тем Италия оправилась от ужаса перед последними событиями, но как она изменилась в несколько месяцев! Заговор Катилины не был страшной опасностью, но его оказалось достаточно, чтобы смешать классы, партии, умы у всех и ускорить конец той могущественной народной партии, сторонницы умеренных реформ, вождем которой был Помпей в 70 г. Осмелев от крупного успеха репрессий и от поддержки массы всадников, пользуясь общественным страхом, который возбудили преувеличенные рассказы о заговоре, воображая, что это состояние умов продолжится навсегда, консервативная партия сделалась бандой диких рекционеров. Самые крайние в ней, во главе которых стояли Катулл и Катон, легко стали господствовать над умеренными и хотели довести до конца свою победу, раздавив народную партию и превратив процессы, начатые против соучастников Катилины, в обширное систематическое преследование своих врагов. Момент казался удобным.
Помпей был далеко; Метелл Непот, присланный им в Рим, не был выдающейся личностью. Красс, испуганный заговором, поспешил удалиться от интриг и опасностей народной партии, во главе которой остался один Цезарь, дискредитированный, ослабленный, презираемый. Буря, успокоившись на минуту, готова была разразиться с необычайной силой над его головой. Что случилось бы с ним, если бы он был слишком чувствительного темперамента и сделался слишком деликатным благодаря аристократическим предрассудкам или моральной совестливости? Но Цезарь сделался совершенным политиком, решительным, без колебания и разборчивости. Он не поколебался ускорить эволюцию демократии, начатую уже 4 или 5 лет тому назад, и сделал из нее грубую, боевую партию черни.[597]
Зажиточный класс, всадники покинули народную партию в этот критический момент. Но в Риме в огромных домах, построенных спекуляторами, было бесчисленное население вольноотпущенников, ремесленников, разносчиков, мелких лавочников, искателей приключений, нищих, преступников, пришедших со всех концов Италии и империи. Эти люди добывали средства к жизни всеми ремеслами, позволенными или постыдными, которые оставляли им рабы. Они находили работу на общественных постройках, делались каменщиками, ткачами, продавцами цветов, извозчиками, горшечниками, каменотесами, поварами, флейтщиками. Они нанимались на службу к политическим котериям и честолюбцам в качестве подкалывателей, шпионов или комиссионеров. Они узурпировали права гражданства, продавали свой голос, крали, плутовали, участвовали в общественных раздачах зерна и в публичных банкетах. Они образовывали большое число обществ или коллегий, которые сенат преследовал после заговора, стараясь распустить те, которые уже образовались, и воспрепятствовать образованию новых.[598] Это население, нищее, всегда недовольное, полное ненависти к богатым, удивлялось Катилине и старалось доставить ему удачу. Оно всегда было готово, если только находило вождей, наполнить государство беспорядками. И во главе этого народа стали — скандал почти невероятный — двоюродный племянник Метелла Македонского и pontifex maximus с целью отразить необузданные атаки консерваторов и в свою очередь напасть на них, но уже не на слишком опасной почве экономических реформ, а на более легкой почве политической оппозиции. Едва получив претуру, Цезарь напал на самого Катула, обвинил его в плохом расходовании средств по исправлению разрушений на Капитолии, произведенных во время междоусобной войны, и предложил поручить эту работу Помпею.[599] Это предложение рушилось перед энергичной оппозицией консерваторов.
Но около этого же времени Метелл при поддержке Цезаря внес Во новое, еще более смелое предложение: он предложил призвать в за: Италию Помпея с его армией, чтобы воспрепятствовать в будущем ка незаконно казнить римских граждан. Это значило открыто поставить са вопрос, законно ли было осуждение сенатом соучастников Катилины, ю и открыто угрожать партии, продолжавшей злоупотреблять доносами и процессами, относящимися к заговору Катилины. Консерваторы задрожали. Верная своей миссии сеять возмущение, народная партия обвиняла тех, кто подвергался большим опасностям для защиты порядка. Она хотела официально поручить Помпею произвести государственный переворот. Катон, бывший тогда народным трибуном, один решился наложить свое veto утром того дня, когда закон был поставлен на обсуждение в комициях. Цезарь и Метелл приказали банде негодяев прогнать его ударами камней. Консерваторы, возбужденные их примером, побежали также за людьми и возвратились вовремя, чтобы прогнать Цезаря и Метелла, прежде чем закон был вотирован. Вопрос на время был решен. Но сканадал был слишком велик и еще увеличился, когда Метелл, угрожая отомстить за себя, уехал из Рима, чтобы вернуться к Помпею.
Сенат, где все же было много умеренных, не мог сопротивляться настояниям реакционной котерии и отрешил Метелла и Цезаря. Но последний так хорошо сумел представить себя в качестве жертвы знатных, что мятежная чернь взволновалась, и сенат, еще более боявшийся мятежей, чем реакционеров, был принужден восстановить его должности.[600] Вожди консервативной партии были раздражены и попытались вмешать его в процессы, начатые против соучастников Катилины. Но пыл черни так возрастал,[601] что сам Катон, чтобы успокоить его и расположить к консервативной партии, предложил увеличить распределение хлеба народу на сумму приблизительно до 7 миллионов, увеличив вместе с тем число лиц, имевших на нее право.[602]
Борьба, происходившая с 70 г. до заговора Катилины, была забыта; начиналась новая. За год политическое положение совершенно изменилось, и это глубокое изменение имело громадную важность, особенно для двух лиц: Помпея и Цицерона. Знали, что Помпей готовится к возвращению, и все спрашивали себя, какую роль будет он играть в этой борьбе. Консерваторы казались очень обеспокоенными, утверждали, что он воспользуется своей армией, чтобы заставить провозгласить себя диктатором и разрушить республику. И однако, как ни трудно было даже для самых умных людей посреди политической борьбы действительно узнать лиц, которых ненавидели просто в качестве врагов своей партии или которым удивлялись как ее борцам, никто не боялся, что Помпей по возвращении с Востока сделается новым Суллой. Он, напротив, обдумывал в этот момент проект примирения с консерваторами. Помпей был настоящий крупный вельможа старого рода, превосходный и умный дилетант в искусстве, в литературе, в науке, в политике, на войне, как это встречается в знати в цивилизованные эпохи. Но он не имел ни упорства Красса, ни пылкого воображения и энергии Лукулла, ни глубокого ума Цезаря. Поверхностный изменчивый ум его не имел глубоких страстей; честолюбивый и гордый, он не был ни жестоким, ни ненасытным; ловкий и хитрый, он, однако, был обманываем деятельными интриганами и смущался от необычайных событий. Он не был ни злым, ни жестоким, но холодным эгоистом, какими часто бывают знатные. Такой человек по природе был умеренным консерватором, а не революционером. В молодости он был пылким и горячим участником междоусобных войн. Потом его успехи сделали из него трудноудовлетворимого интригана, из честолюбия примкнувшего к народной партии, но он кончил, получив полное удовлетворение, насытив все свои желания славы, могущества и богатства.
