Она протянула ему спящего ребенка, и он краем глаза заметил на груди каплю крови, которая окрасила молоко в розовый цвет.
– У тебя кровь?
– Это пустяки, – пробормотала кормилица, застегивая корсаж.
Она встала на колени перед королем, потом выпрямилась, все еще прижимая к себе дочь Игрейны.
– Это она кусается иногда. Но ничего страшного.
С губ Утера едва не сорвалось: «У нее вкус к крови. Это от отца…»
Около года минуло со дня смерти Горлуа, но память о герцоге-сенешале была такой же живой в душе Утера, как и испытываемая к нему ненависть.
И ему казалось, что пока ребенок жив, эта ненависть никогда не умрет, а будет терзать его душу, словно раскаленное железо.
– Она сейчас заснет, – промолвила кормилица. – Правда, Моргауза?
– Не называй ее так.
Она подняла на короля удивленный взгляд, испугавшись резкости его голоса.
– Это имя ей не подходит, – объяснил он, стараясь придать голосу мягкость. – Отныне используйте лишь ее второе имя – Анна, как этого требуем мы с ее матерью.
Женщина смиренно потупила глаза, что еще более усилило неловкость положения. У Анны были волосы матери, светлые и вьющиеся, и такой бледный оттенок кожи, что можно было принять ее за эльфийского ребенка. Она появилась на свет за несколько месяцев до рождения Морганы, и поскольку обе не имели ничего общего, кроме судьбы, сделавшей их обеих его дочерьми, двумя сводными сестрами, вышедшими из разных миров, настолько непохожих, что трудно было представить, Утер не мог не думать, что они обе должны быть похожи друг на друга. Моргана – ребенок-фея с Авалона и Моргауза – дочь самого жестокого, самого изворотливого человека, которого он когда-либо встречал… В самом деле, схожесть их имен была для него невыносима.
Отогнав от себя эти мысли, он протянул руку к девочке, но в тот момент, когда он прикоснулся к ее волосам, она заплакала.
– Ах, простите, государь, – забормотала кормилица. – Ей что-то с самого утра нездоровится.
– Вот как…
Утер повернулся к Ульфину, но тот отвел взгляд.
– Ну, ладно. Если она накормлена, унесите ее! – сказал он ворчливо, раздражаясь от разрывающего уши плача. – Нет, погодите. Передайте ее горничной и возвращайтесь приглядывать за Артуром. Эта девочка уже слишком большая, чтобы сосать грудь. С этого дня вы будете кормить молоком только принца.
Он не увидел слез, блеснувших в глазах женщины. Больше года она не расставалась с Моргаузой, Анной – каким именем им ни хотелось ее называть…
Утер больше не думал о них. Он подошел к колыбели и нежно положил туда Артура. Это был маленький мальчик, и никто в этом не усомнился бы. Он родился с такими жесткими, иссиня-черными волосами, что повитуха не могла припомнить ничего подобного. Он спал, сморщив лобик и прижав к телу кулачки, и казалось, что он отдается сну с таким упорством, такой серьезностью, что его свирепый вид придавал ему комичность. Как медведь, чье имя он носил[4], он был некрасивым, но крепким, и казалось, был всегда настороже. За прошедший месяц он набрал в весе уже девять фунтов, что было весьма необычным для его возраста Наследник, которым можно будет гордиться, которого он с удовольствием покажет народу и баронам во время церемонии омовения.
Оторвав взгляд от сына, Утер заметил Мерлина, неподвижно сидящего рядом с колыбелью. Он был одет в длинный темно-синий плащ, и в сумеречном алькове можно было разглядеть лишь его белые волосы и вечную ироническую улыбку.
– Знаешь, изменив ее имя, ты не изменишь ее судьбу, – сказал он, поднимаясь.
– Черт возьми, Мерлин, почему ты не сказал, что ты здесь!
Утер поискал глазами Ульфина, чтобы укорить его в этом, но рыцарь своевременно вышел из комнаты в сопровождении кормилицы.
– Впрочем, как тебе известно, Моргана сама себя так не называет, – продолжал, расхаживая перед ним, мужчина-ребенок тем беззаботным тоном, который всегда безумно раздражал. – Ее мать зовет ее Рианнон, «Королевская», чтобы эльфы никогда не забывали, что когда-нибудь она станет их королевой…
– Я знаю, – сказал Утер. – Но это ты захотел назвать ее Морганой. И иногда мне кажется, что ты сделал это нарочно – ты знал, что Горлуа назовет свою дочь Моргаузой, и устроил еще одну из своих дьявольских проделок.
– Правда? Как странно… А мне иногда кажется, что ты несешь вздор…
В темноте из-за своих белых волос и худобы Мерлин выглядел старичком. Но как только он вошел в полосу света, падающего от свечей, он вновь стал тем же мужчиной-ребенком неопределенного возраста, наполовину эльфом, наполовину человеком, один вид которого настраивал против него почти всех, кто видел его впервые.
– Я просил тебя заняться Фрейром, – проворчал Утер. – Ты не должен покидать его ни под каким предлогом, пока он не придет в себя!
– Да, именно поэтому я здесь. Лихорадка у него спала, и он очнулся незадолго до рассвета… А кстати, он спрашивал тебя.
– Но, черт подери, ты бы мог сказать мне об этом!
– Я так и сделал.
Утер открыл рот, чтобы возразить, но раздумал, и его сжатый кулак гневно рубанул воздух. С Мерлином
