настойчивые голоса, ругань. Мы уже двери не открывали на стук. Свои звали по фамилии — тогда открывали. Мимо нас проходило много частей, останавливались в поселке, искали пристанище. Стук все продолжался. Старшина долго не отзывался, наконец, спросил:
— Кого несет?
— Откройте! Замерзли. Пустите согреться! Мать вашу так.
— Что будем делать? — спросил старшина. В прошлую ночь сидели и дремали до утра шесть человек, еле втиснулись вокруг печки. И на нарах у наших ног сидело двое.
— Пустить надо, не замерзать же людям, — проговорил я.
— Носит их, чертей тут, — беззлобно отозвался старшина и открыл дверь. Ввалилась группа красноармейцев и вместе с ними клубы морозного воздуха. Сразу стало холодно.
— Больше как три-четыре человека не поместятся. Куда все, остудите землянку, ну хватит!
Втиснулось шесть человек в полном снаряжении. Остальные отошли, и дверь закрылась. Стало холодно. Вошедшие размещались вокруг печки, двое сели на табуретки, остальные на полу. Фонарь закоптился, тусклое освещение едва проявляло в темноте лица. Вошедшие сняли шапки, расстегнули шинели. Двое были в полушубках. Должно быть, командиры.
— Извините нас, отогреемся и пойдем, — сказал один из них в полушубке. Они сбросили полушубки, и в петлицах гимнастерки я разглядел кубики.
— Сбрасывайте шинели, — сказал один из командиров остальным, — быстрее согреетесь.
Старшина поставил чайник на плитку.
— Кипяток попейте, быстрее согреетесь. Сухари берите, сахар. На столике лежат и кружки там.
— Спасибо, отойдем немного, — и они все продолжали растирать лицо, руки. Сбрасывали по очереди валенки и стали растирать пальцы ног, стопы.
— Долго шли? — спросил старшина.
— Утром вышли. То пешком шли, то на повозке, пока не окоченеешь от холода, и опять шли. Вся надежда на ноги.
— И далеко еще идти!
— Километров тридцать осталось. К полудню надо быть на месте, в районе сосредоточения.
Чем-то показался мне знакомым окающий голос одного из командиров. Приподнялся на нарах и присмотрелся. Это был Сережа Беляков, однокашник по военно-медицинскому училищу. Вот так встреча! Были в одном отделении. Их было трое из Пскова и держались очень дружно, опекали меня. Все это промелькнуло в памяти. Я слез с нар, вытащил ящик с нашими продуктами и стал выкладывать на стол консервы, хлеб. Сергей уставился в меня, узнал или нет?
— Перекусите, — сказал я, улыбаясь. Заулыбался и он.
— Ну и встреча! Надо же. Здорово! И не пускали, сукины дети. Могли замерзнуть у порога однокашника. Ну и здорово!
— Здравствуй, Сергей! — мы обнялись, расцеловались. — Рассказывай, как попал сюда. Ведь в войска ПВО пошел, а очутился, как понял, в пехоте. Где остальные псковичане?
— Был в ПВО, затем перевели в стрелковый полк и бросили сюда. Участвовал в отражении Манштейна, а сейчас бросили добивать немцев в Сталинграде. Следуем туда. Утром выступать.
— Надо же, и мы прошли такой путь: участвовали в окружении немцев под Сталинградом, били Манштейна, а сейчас опять сюда бросили. Добивать гадов.
— В каких ты войсках?
— В танковой бригаде. Старший военфельдшер роты технического обеспечения.
— Тебе легче. Да и в пехоте жить можно. Военфельдшер батальона. Две лошаденки, повозки. И все- таки очень трудно — много топать приходится.
— Где остальные псковичане?
— Под Москвой, в Вязьме были, в войсках ПВО. Там служить легче. На одном месте. Так не мерзнут, как мы, и не скитаются.
— Хорошо там, где нас нет. Кто еще знает, что кого ждет и где… Живы, и слава богу.
Так за чаем, едой и воспоминаниями просидели до утра. Отдал ему на дорогу все, что было съестного. У них, видно, скуднее было с питанием. Проводил его. Батальон на заре пешком походной колонной двинулся в заснеженную степь. Несколько повозок замыкали колонну. Рядом с одной из них шел Сережа Беляков — военный фельдшер батальона.
Стряслась беда. У нас забрали землянку. Красноармеец, охранявший ее и топивший печку, прибежал к Манько и сообщил, что какие-то чужие командиры приказали освободить землянку и их красноармейцы уже выносят на улицу наше имущество. Манько побежал туда и увидел, что у землянки стоит часовой и почти все наше имущество уже на улице. Какой-то капитан сказал ему, что тут будет размещаться командир стрелкового полка. Когда я с Наумовым прибежали, то все уже было на улице, и вносили туда какие-то ящики, чемоданы, устанавливали телефон. Манько еще ругался про себя, стоя у вещей.
— К командиру роты пойду доложить, — сказал я ему.
— Той тот як его, поможет, как мертвому припарки, — махнул он рукой.
Каждое утро командир уезжал в штаб бригады. Там проигрывали в штабных условиях предстоящие боевые действия применительно к своей полосе наступления. Учитывались по данным разведки огневые средства противника, его оборонительные полосы. Увязывалось взаимодействие с соседями. Неоднократно выезжали в район сосредоточения непосредственно на передний край. Начало наступления чувствовалось во всем.
Уже без старшего и контроля проводилась обработка обмундирования и белья в вошебойке. Она топилась почти беспрерывно ради тепла, но и как вошебойка не бездействовала. Завоевала популярность. Многие охотно пользовались ею — были вынуждены. Действовала надежно. С горячим паром она стала безопасной, но белье и обмундирование получалось влажным. Приходилось после обработки открывать верхнюю крышку минут на десять, а затем подсушивать возле печки. Будучи прикрытым только шинелью или полушубком, было не очень удобно в холодном амбаре, зато избавлялись от насекомых. Последнее стоило того, чтобы померзнуть. Приезжавшие из длительных рейсов обязательно проводили санобработку белья и обмундирования через наш «агрегат». Особенно гордился им красноармеец Ожешко — автор изобретения. Он сделал повыше решетку над поверхностью воды, и если белье срывалось с крючков, то не намокало. Оборудовал небольшой помост со ступеньками, что облегчало загрузку вещей. Агрегат стал и моей гордостью.
О вошебойке прослышали в бригаде. Приезжал смотреть военфельдшер Модзелевский и доктор Гасан-Заде.
Доктор просил командира роты изготовить им такой «агрегат». Михайловский обещал при возможности сделать.
Утром получил перевязочный материал и медикаменты. В медсанвзводе появилась новая женщина — жена бригврача Джатиева, военфельдшер. Откуда-то перевел ее. Высокая, яркая, светловолосая — крашенная перекисью, с тремя кубиками в петлицах. Познакомился. Зовут ее Ниной, несколько полноватая, лет под сорок. Здорово иметь рядом с собой женщину, жену, даже в таких условиях. А может быть, и плохо, если очень любишь. Подвергать таким опасностям любимого человека может только эгоист. Вакантных должностей в медсанвзводе нет. Как-то определил ее. Шура представила меня ей как воздыхателя Майи. Становлюсь объектом шуток, а как сам понимаю, громоотводом. И надо с этим смириться. Вот прошла рядом Майя, кивнула и даже не подошла к нам.
— Могу ли я после этого быть воздыхателем? — указал я на ее удаляющуюся фигуру.
— Не только воздыхателем, но и поедателем уже пора быть. А вы все скромничаете, — не унималась Шура.
— Как съешь это существо? Этой мадонной только любоваться.
— Вы любуйтесь, а съедят ее другие, — проговорила Шура. Мы рассмеялись.
Сильно вьюжило. Намело сугробы, трудно было идти в валенках. Мороз несколько ослабел, но при влажном ветре пробирал насквозь.
