от себя человека с микрофоном Чела бросилась бежать — прочь от этих демонстрантов, от больницы, где ее уже ждал врач.
— Хорошо, что ты этого не сделала, — выслушав сбивчивый рассказ подруги, сказала Мариелена. — Ты растеряна и не знаешь, что делать.
— Да, в тот момент я почувствовала себя преступницей, Мариелена.
— Не переживай, дорогая. Вот когда родится ребенок…
— Нет! Он не должен появиться на свет! — вскричала Чела. — Нет, ни за что!
— Чела, это дитя имеет право на жизнь, это твой ребенок…
— Нет, Мариелена, нет. Он не должен родиться, нет не должен, — не желала и слушать Чела.
— А кто ты такая, чтобы решать это? — рассердилась Мариелена. — Ты не имеешь права решать, должен кто-то родиться или нет…
— Мариелена…
— Нет, выслушай меня, — горячо заговорила Мариелена, — ты всегда была доброй, отзывчивой, неспособной причинить зла даже дворовой собаке… А сейчас ты хочешь убить собственное дитя.
— Замолчи, — Чела зажала уши руками.
— Нет, — еще громче заговорила Мариелена, ты — будущая мать. Внутри тебя крохотный комочек, но он уже чувствует, он переживает твою нелюбовь, твое неприятие. Не делай этого Чела, не отнимай то, что ты сама уже дала ему, — право на жизнь.
— Но если он родится, Мариелена, то будет обречен на страдания. У него не будет отца, — снова заплакала Чела.
— А ты поговори с Камачо. Постарайся по-хорошему с ним поговорить, а не так, как тогда. Он должен почувствовать свою ответственность за этого ребенка…
— Ты думаешь? — с надеждой глядя на нее, спросила Чела.
— Попытайся, Чела. — Мариелена положила руку на плечо подруги. — Уверена, в конце концов Камачо полюбит этого ребенка.
Глава 11
Тельме нравилась Рейна. Она испытывала симпатию к этой бедной девушке, одинокой и гордой, неистовой в своих чувствах и безрассудной. Такой же когда-то была и она сама, Тельма.
Но не меньшую нежность испытывала она и к Леону. Она давно знала его. Ей нравились его отзывчатость, доброта, необузданность его натуры. Кроме того, ее собственный сын, которого она от безвыходного положения еще в младенчестве отдала в руки неизвестных родителей, был того же возраста, что и Леон.
Она часто, особенно в последнее время, вспоминала о своем мальчике. Тео ни за что не соглашался рассказать ей, в чьи руки он отдал ее сыночка. Он уверял, что парень вырос в прекрасной, добропорядочной семье, где его любят как родного, где мать и отец не делают разницы между своим разницы между своим сыном и приемышем. Но назвать имя родителей, усыновивших ее ребенка, категорически отказывался.
Тельма видела, что отношения между Рейной и Леоном не просты. Рейна для Леона не просто девка, с которой можно время от времени приятно провести время, а нечто большее. Это было опасно. Она боялась как за Леона, так и за Рейну.
— Послушай, Леон, — сказала она ему однажды, когда он в очередной раз пришел навестить Рейну, — ты зашел слишком далеко.
— Но в чем дело, Тельма? — не понял Леон. — Мне нравится Рейна. Очень нравится. Я прихожу, когда еще нет клиентов. Какие у тебя ко мне претензии?
— Я занималась этим многие годы, — начала объяснять ему Тельма, — и никогда никем не пользовалась и никого не обманывала. И в моем деле можно сохранять некоторую порядочность… Я никогда тебя не обижала, не так ли… И вот хочу спросить тебя прямо, Леон: чего ты хочешь от Рейны? У тебя с ней действительно так серьезно?
— Очень, — ответил Леон. — Клянусь, Тельма, никогда я не знал такой женщины, как она. Я даже сон потерял, думаю о ней день и ночь. Она нужна мне. Я на все готов, лишь бы быть с ней.
— Но ведь ты не женишься на ней?
Этот вопрос удивил Леона.
— Но Рейна и не просила меня об этом, — сказал Леон, — и потом, я помолвлен. Мече очень хорошая девушка. Ее семья дружна с моими стариками. Ты знаешь, что я им обязан многим. Когда умерли мои родители, Тео и Фуча подобрали меня, дали мне дом, вырастили, как своего родного сына. И я им очень благодарен…
— Я знаю, поэтому и решила поговорить с тобой откровенно. — проговорила Тельма. — Я не хочу, чтобы ты потерял все это — семью, невесту, людей, которые тебя любят, мать…
— Мать, — мечтательным голосом перебил ее Леон, — как жаль, что я ее совсем не помню, мою настоящую маму. Вот бы она была жива… и была бы похожа на тебя…
Тельма немного смутилась и перевела разговор на другое.
Вечером она завела разговор о Леоне с Рейной.
— Мы будем вместе, — взорвалась Рейна, — я не позволю, чтобы между нами кто-то встал, даже ты, Тельма.
— Но ты не можешь запретить мне говорить с Леоном, давать ему советы, — сказала Тельма.
— Советы! — фыркнула Рейна. — Конечно, против меня?
— Этот парень симпатичен мне, и я не хочу, чтобы ты причинила ему вред!
— Посмотрите на нее! — расхохоталась Рейна. — Спасительница нашлась! А теперь послушай, что я тебе скажу, — лицо у Рейны сделалось мрачным, — Леон — мой единственный шанс выбраться отсюда. Шанс иметь мужчину, который бы меня содержал. Шанс иметь мужа, который бы дал мне семейный очаг.
— Ты и правда надеешься, что Леон пойдет на это ради тебя? Спустись с небес. Рейна, — взмолилась Тельма. — С Леоном у тебя ничего не выйдет…
— Выйдет! — сверкая глазами, угрюмо сказала Рейна. — Если только ты не станешь вмешиваться.
— Этот мужчина не для тебя, — увещевала ее Тельма. — у Леона есть невеста, он женится на ней, заедет детишек…
— Я тоже смогу родить ему детей, — проговорила Рейна.
— Ты? Ты на это способна?..
— Ради Леона я способна на все. Смогу забеременить или заставить поверить его в это. Я уверена, что он сойдет с ума от радости, узнав, что я беременна!
— Прошу тебя, не делай этого, — пораженная неистовостью чувств Рейны, глухо произнесла Тельма.
— Да в чем дело Тельма? С каких это пор ты оказываешь покровительство Леону? — надменным тоном спросила Рейна.
— Он всегда был симпатичен мне, — призналась Тельма. — Я с нежностью отношусь к этому парню. И мне больно видеть его таким потерянным, утратившим ориентацию в жихни… Оставь его, Рейна, умоляю тебя!
Рейна несколько секунд, как бы завороженная словами Тельмы, молчала. Ей не хотелось огорчать Тельму, но она не умела лукавить.
— Ни за что, — тихо произнесла Рейна. — Нет. Ни за что. Я люблю этого человека.
Перед началом воскресной проповеди Фуча подошла к священнику и вручила ему свою петицию.
Отец Иларио надел очки, прочитал исписанные крупным почерком листки бумаги и сказал:
— Это очень серьезные обвинения, Фуча.
