Ладно… не убирайте далеко… Идём.
Трое гвардейцев меня не порадовали — тем, главное, что глодал их не страх, а какое-то затаённое страдание. «Что ж вы таились, партизаны, — бурчал я, поочерёдно заглядывая им в зрачки. — Ну, кто первый? Давай ты, парень. Чекушка, верно?»
— Чекушка, Чекушка… Костя я. Не хотели ему лишнего беспокойства… Бля, Разноглазый, да не жми ты так, руку сломаешь. У меня руки стали как из картона.
— Тебе кажется.
Я как будто и не покидал Исполкома: стою в слабо освещённом коридоре, слышу, как от лестницы доносится слаженный деловитый гул. Я озираюсь. Дверь справа начинает тихо поскрипывать: сквозняк ею играет или чья-то рука? Где ты, машинально бормочу я, покажись.
Сделав всё, что можно сделать за один раз для трёх человек, я лежал на диване в кабинете Канцлера и допивал коньяк. Канцлер прогуливался вдоль окошка.
— Говорю вам, это не мои клиенты. У них нервный срыв или шизофрения, или вообще что-то соматическое…
— Но они видят…
— Я-то почему не вижу?
— Я подробно, порознь расспросил всех троих, — терпеливо сказал Канцлер. — Они совершили убийство, в этом нет сомнения. Им с каждым днём хуже — это-то вы разглядели?
— Да. Убийцы налицо, а убитые прячутся. — Я вытер со лба испарину и поднялся. — Хорошо. Приду завтра.
— Если хотите, оставайтесь. У меня есть гостевые комнаты.
— Не хочу чувствовать себя гостем.
Покинув Исполком, я направился было к мосту, но тут же повернул в сторону. Не знаю, что на меня нашло: я вспомнил, что Жёвка спёр у Злобая ствол, вспомнил Фиговидца в хозяйском махровом халате. Кроме того, Злобай мог бы дополнить картину мира, поведав что-нибудь интересное.
Дверь стояла нараспашку. Оглядев квартиру, хотя не разграбленную и не загаженную, я сразу понял, что в ней давно никто не живёт. Я прошёлся, посидел в кухне на подоконнике. По улице, как тогда, маршировала ребятня. Я поймал себя на том, что ищу знакомые лица: девочку с санитарной сумкой, пацана то ли с барабаном, то ли со знаменем. Я прижал лоб к стеклу и долго смотрел им вслед.
Я нашёл Муху в Ресторане, в обществе коньяка и проститутки.
— Ну что? — спросил он мрачно, пинком отталкивая девку. — Побывал?
— Уже знаешь? Откуда?
— Гвоздилу сегодня стриг. — Он запнулся. — Живы они?
— Квартира Злобая пустая, а спрашивать я не стал. Может, завтра.
— А эти? А работал ты с кем?
— Я сам не знаю, с кем работал. Может, это и есть варвары? Во всяком случае, не анархисты. Не наши анархисты. Ничуть не похожи. Ничего общего.
— Ага! Всё-таки есть у варваров душа, — сказал Муха почти довольно. — А наши-то? Отцы- вымогатели?
Я отмахнулся.
— Странные замутили отцы дела этой осенью, но нам-то что?
— Ага. Мы народ маленький, подневольный. Раздавят и не почувствуют.
Я покачал головой.
— Маленьких раздавить тяжелее. Если они сами сдуру под сапог не лезут — кто их заметит? Ты мне лучше скажи, сколько дней до Армагеддона?
Вернувшись в полночь домой, я обнаружил заткнутую за косяк телеграмму. На этот раз вызов был с В.О. Я лег спать, так и не придумав, что понадобилось от меня Людвигу.
Людвиг отпер мгновенно, словно в ожидании звонка торчал под дверью.
— Господи, Разноглазый, что творится, — растерянно сказал он. — Как такое могло случиться?
— Сейчас посмотрим как.
Я стою на кладбище над свежей могилой и наблюдаю, как из-под края надгробия, обдираясь о камень, протискивается рука. Красивая рука, длинные пальцы. Сейчас они кровоточат. Я осторожно прижимаю их каблуком к земле… «Гроб пальцем не прокорябаешь, — говорю я, — а меня таким фокусом не удивишь. Как вы там, Саша? Чего не лежится?»
Неожиданно я понимаю, что мне было бы интересно с ним поговорить. Прежде подобные фантазии не приходили в мою голову, а если и приходили, я считал их неисполнимыми; в конце концов, я не всесилен. Теперь я отхожу в сторонку и устраиваюсь на соседней могилке. Александр выбирается на поверхность, мы смотрим друг на друга, и он улыбается. «Сволочная у вас работа», — вдруг слышу я, хотя его губы не шевелятся.
«Я её не выбирал. Для человека с разможжённой головой неплохо выглядите». — Это правда, голова цела. — «К чему этот маскарад?» — «Думаете, я знаю? Сигареты есть?» — «Я предполагал, что вы наглый. Но что до такой степени — это приятный сюрприз». — «Просто представь, что даёшь мне сигарету». Я исполняю просьбу, хотя это глупо и силы следовало бы беречь. Александр держит в разбитых пальцах сигарету и смотрит на неё. «Спички?»
Я замечаю, что на Другой стороне и кладбище другое. Те, на которых я побывал въяве, были полны своеобразной, но жизнью,
«Разочарованы? — Его улыбка всё откровеннее. Разве вы не видите, что всё идет не так?» — «Я вижу только, что паранойя со смертью не проходит». И ещё я вижу, что у него слишком длинные ногти, и он небрит. «Тебя не живого похоронили?» — «Нет, с этим всё в порядке. Не беспокойся. Хочешь знать, что случилось?» — «Нет». — «Тогда почему, вместо того чтобы делать дело, ты повёлся на разговоры? Смешная ситуация». «Ну, — говорю я, — ситуацию я сейчас подправлю». И подправил.
— Разноглазый, ну как ты? — Людвиг перестал хлопать меня по морде и сунул под нос стакан. — Ты в порядке?
— Он на тебя сердится.
— Я его не убивал!
— Не убивал, так предал. Возьми себя в руки. Второй сеанс в пятницу. До пятницы потерпишь? Когда тебя устроит — утром, вечером?
Людвиг очнулся.
— Нет, — сказал он, — не нужно второго сеанса.
— Что значит «не нужно»? Ты понимаешь, что с тобой будет?
— Это дух, а не привидение.
— Какая теперь разница?
— Я всё понимаю. Я это заслужил.
— Да? А телеграмма тогда зачем? — Я взял со стола конверт с деньгами. — Не забывай, Людвиг, я тебя насквозь вижу.
— Ну и как, интересно?
— Не очень. Ты боишься, и тебя мучит совесть. Зачем мы сожгли его архив?
— Ты же не думаешь, что…
