Тогда она снова обратилась к нему:
— Открои мне, останусь ли я в этом дворце или еще вернусь к своим белым овечкам.
Ей так хотелось хоть одним глазком взглянуть на родные места! Увидеть морщинистое лицо отца, стоящего на пороге глинобитной хижины. Поклониться деревянному, раскрашенному красной, голубой и желтой красками Энлилю, устроившемуся на полочке у входа. Каким невзрачным казалось ей теперь изделие отца по сравнению с тем, что окружало ее во дворце!
Но как он дорог ей, этот деревянный божок, и как отрадна сама мысль о нем! Если б не эти стены, Нанаи убежала бы домой, лишь бы дотронуться до тех вещей, среди которых она выросла.
— Или я больше не вернусь к ним и навсегда останусь здесь? О Таммуз, в чьей власти лишить деревья листвы, а весною вновь одарить их зеленью, скажи, будет ли принадлежать сердце Набусардара только мне или я должна остерегаться своего чувства! Я дам тебе еще камень хризолит и камень аметист…
Нанаи испытующе вглядывалась в каменное лицо статуи.
А в этот момент Набусардар стоял у крайней пальмы на террасе. Едва войдя во дворец, он спросил Теку о Нанаи и, не скрывая волнения, бросился в сад. Заслышав голос Нанаи, беседовавшей с божеством, он остановился, наблюдая за нею. Оставив на время нелегкие армейские обязанности, он страстно мечтал о свидании с Нанаи, но сейчас потревожить ее не решался. Стоя за деревом, Набусардар ждал.
И тут он заметил, как над террасой вспорхнули две белые бабочки. Резвясь и играя, они спускались все ниже и ниже, пока не очутились над кустарником, совсем рядом с Нанаи. Она замерла от неожиданности.
Нанаи думала о своей родной деревне, об окружавших ее полях, над которыми вот также порхали бабочки, — а теперь они кружатся здесь, чтобы передать ей привет от Оливковой рощи.
Нанаи положила табличку на траву и тихонько подкралась к бабочкам. Ей хотелось дотронуться до них, погладить, подержать в ладони. Но бабочки взмахнули крылышками и улетели прежде, чем она дотянулась до них.
Девушка с сожалением посмотрела им вслед и, наблюдая за их полетом, все выше запрокидывала голову, пока слепящие лучи солнца не ударили ей в глаза.
Набусардар вышел из-за своего укрытия и, неслышно приблизившись, положил ладони на ее плечи. Он хотел легонько коснуться их, но. ощутив тепло ее тела, не удержался и заключил Нанаи в объятия.
Ослепленная солнцем, она не узнала Набусардара и сперва испугалась. Но звуки знакомого голоса рассеяли ее страх.
— Господин, — смущенно вымолвила она. Слабый румянец, делавший ее еще более красивой, заливал щеки, подчиняясь смущению, как волны озера подчиняются ветру.
Позабыв обо всем на свете. Набусардар снова обнял Нанаи, прижав ее к своей груди, закрытой лишь легким хитоном. Он все еще не верил, что она не гонит его прочь, а покорно и нежно принимает его ласки.
— Целую вечность не видел тебя, — говорил он проникновенно, — целая вечность прошла с той поры, как я уехал. Я исполнил свой долг и теперь поживу здесь, чтобы насладиться твоей близостью, моя избранница, госпожа моего сердца. — Заметив, что Нанаи нахмурилась, он пылко повторил: — О да, мое сердце избрало тебя навеки, и ты станешь полновластной его повелительницей. Прежде чем начнется война с персами, ты станешь моей женой, моей законной госпожою. Я получу на это соизволение царя. Так я хочу, и так будет. Только люби меня. И верь. Ты должна принадлежать мне, и никому другому. Мне, мне одному.
Зловещим призраком промелькнула в его сознании распутная Телкиза, и Набусардар, говоря о любви, вдруг против воли скрипнул зубами.
— Я давно люблю тебя, господин. И давно принадлежу тебе одному, но события и время воздвигли между нами преграды, пытаясь убить наши чувства.
— В моем сердце, дорогая Нанаи, оно не умирало ни на единый миг. А если твое сердце дрогнуло — не поддавайся. Я назову тебя любимой женой, дай только срок. Мне нужно выбрать подходящую минуту, чтобы переговорить с царем и высокородной Телкизой, моей нынешней супругой. Я обязан соблюдать закон, чтоб никто не посмел мне бросить упрека, будто законы писаны лишь для простых людей, а не для знатных вельмож.
Такой упрек он уже слышал от Нанаи, когда хотел казнить пленного Устигу, привязав к своему скакуну. Напомнив Нанаи ее же слова, он усмехнулся.
— Не надо, не вспоминай о прошлом, — взмолилась она.
— Ты все еще любишь Устигу? — Набусардар замер.
— Я хочу любить тебя одного. И любить вечно; если ты не изменишь мне, я не изменю тебе никогда.
— Я пережил столько измен… С меня довольно. Я хочу сделать борсиппский дворец самым счастливым местом на свете.
Набусардар умолк и перевел взгляд на террасу.
К нему снова вернулись мысли о ратных делах. Мятеж в арабских провинциях, заботы, обрушившиеся на него после возвращения из поездки по сторожевым отрядам. Обсудив положение с Наби-Иллабратом, он приказал усилить заслоны на западных рубежах. Это было единственно приемлемое решение, так как дробить армию ради подавления мятежа за пределами Вавилонии было опасно: угроза персидского вторжения надвигалась неотвратимо. Кира задерживал лишь смертоносный август; август сулил передышку и вконец измученному Набусардару.
Но нужно еще уладить дела с Эсагилой. Пожалуй, он потребует взамен угнанных поселенцев часть солдат Храмового Города. Исме-Адад дорого заплатит за то, что исподтишка протянул руку к царскому добру.
Протест против ареста Гамадана, старейшины общины военных поселенцев, он послал, едва вернувшись в Вавилон, прямо из дома командования армии. Заботы, заботы — и нет им конца.
Но теперь ему не хотелось думать о неприятном. Хотелось полного отдохновения и беззаветной радости.
Он вспомнил об одном укромном уголке во дворце, куда можно бежать, скрывшись от треволнений мира. Набусардар подумал об увитой зеленью террасе, служившей ему убежищем в нестерпимо душные дни и ночи. Там были его библиотека и мраморное ложе, убранное шерстяными покрывалами и подушками. Там ждали его тишина и одиночество, которое никто не смел нарушить по своей воле.
Набусардар хлопнул в ладоши и приказал явившемуся на зов караульному послать к нему Теку.
Тека нашла их уже на террасе; Набусардар сидел с Нанаи на мраморном ложе, устланном коврами. Он приобрел их когда-то у персидских купцов. По приказанию Набусардара рабыня накрыла стол и уставила его изысканными яствами. Посредине, словно бутоны роз, алела сочная земляника в холодном сиропе. Рядом стоял кувшин с вином, два золотых кубка и анисовое печенье, похожее на золотые монеты. Тут же было залитое соусом мясо, салаты и фрукты.
Когда Тека скрылась за стеной зелени, Набусардар обратился к Нанаи:
— Не отведаешь ли ты ягод или вина моих виноградников?
— Я отдам предпочтение вину твоих виноградников, господин, так как отдаю предпочтение всему, что принадлежит тебе. Уже под сенью Оливковой рощи я говорила, что давно люблю одного тебя и очень тоскую по тебе. Тогда я согласилась бы умереть только за то, чтоб испробовать твоего вина. А теперь я хочу жить твоей любовью, хочу впивать ее напитком, который предлагает мне твоя рука.
Набусардар собрался было взять со стола вино, но остался сидеть на месте, завороженный ее словами. Наконец-то Нанаи сама призналась ему в любви, открыв перед ним свое сердце! Только не лукавит ли? Нет ли в ее признаниях фальши? Он смотрел на девушку и видел, что она ясна, как стеклышко, чиста и светозарна, как солнце, дарующее земле тепло. Он мудро поступил, оставив дворец и препоручив Нанаи попечению скульптора!
Неизъяснимую радость доставила ему столь долгожданная перемена. Набусардар схватил руку Нанаи, поднес кончики ее пальцев к своим губам и не поцеловал, а нежно дохнул на них.
— Я счастливейший из людей, ты цветок моего сердца, оазис в пустыне, гранатовый плод, — шептал он в упоении, — я счастливейший из смертных, потому что любим и люблю, люблю истинно. Как я хочу, чтобы и ты была счастливейшей из женщин — ведь и ты любишь и любима, как ни одна женщина в Халдейском
