Валтасар докончил:
— …я оставляю себе. Перстни, говорите вы, обладают волшебной силой и приносят счастье. Дружеский дар. хотя нельзя сказать, что он поистине царский, — по крайней мере, для царя Вавилона, который почивает на золотых ложах, стоящих на золотом полу, меж золотых стен, под кровлей из золота, этот дар слишком скромен. Но чтобы не остаться в долгу и отблагодарить Кира за любезное внимание, я хочу тоже преподнести ему подарок. Повелеваю тебе, светлейший, мой главный казначей. — Тут уголок его рта зловеще дернулся, но Валтасар сдержался. — Выбери самую большую шкатулку из дерева усу, выстели ее дорогим сидонским пурпуром и наполни золотыми браслетами да насыпь сверху жемчуга. К этому прибавь десять отборных киликийских жеребцов белой масти, под седлами из пурпурной овчины, с подпругами в огненных карбункулах, с золочеными уздечками, с бронзовыми удилами — десяток белых, как морская пена, жеребцов! Чтоб было ему на чем удирать в Персию. Да, да… я все сказал.
Ошеломленные расточительством царя, вельможи покачивали головами. Но Валтасар не внял их увещеваниям. Когда персидские послы вышли из судейского зала, он молвил:
— Пусть Кир знает, с кем имеет дело. И царь невесело, но громко рассмеялся.
— Кир полагает, будто триста шестьдесят перстней, всего лишь триста шестьдесят перстней, способны сделать человека счастливым. Мои подвалы забиты перстнями, но в сердце горечь и скорбь. Нет, золото и каменья приносят власть, только не счастье. Когда-нибудь Кир поймет это… — Опершись на локоть, Валтасар заслонил ладонью глаза. — Триста шестьдесят перстней… Триста шестьдесят перстней… Да у него разум младенца, хотя он и старше меня годами. Благословенные дни беззаботного детства, о, с какой отрадой я вспоминаю вас, с какой отрадой! Блажен тот, кто остается ребенком, взойдя на престол и покоряя чужие земли. Как я завидую тебе, Кир, ты и поныне не утратил младенческого простодушия. Триста шестьдесят перстней… по одному на день… — и человек счастлив…
— Ваше величество, — тихо окликнул его Набусардар, — надобно все обсудить, персы не заставят себя ждать.
— Отложим до завтра, я устал. Завтра утром сойдемся все в тронном зале.
— Ты отпускаешь нас?
— Ступайте… Подумай, Набусардар, какое лицемерие… Ну не детская ли причуда? Кир замыслил отобрать у меня Вавилон и тут же посылает мне на счастье эти перстни. Могу ли я быть счастлив без престола и Вавилона?
— Персам не видать нашего города, я поклялся тебе в этом, царь, да обретет твоя душа покой.
— Нет покоя моей душе, тысячи змей терзают ее своими жалами.
Один из советников, наклонившись к царю, сказал:
— Испробуй, сын богов, чудесное свойство перстня. Валтасар презрительно рассмеялся; он смеялся, но в смехе его сквозила тревога.
— Впрочем, надень-ка мне тот, что предназначен на сегодня, — решился он вдруг и протянул руку.
— Агат, — объявил советник, — расстраивает козни врагов.
— Обман все это, сплошной обман. Кир — единственный мой недруг, он один замышляет против меня козни… А что за камень приходится на завтра?
— Вот. Сапфир.
— А он от чего?
— Сапфир исцеляет от проказы…
— Но я не осквернен ею!
— …врачует глубокие раны, утоляет жажду, просветляет душу.
Валтасар снял перстень с агатом и, швырнув его на пол, снова протянул руку.
— Тот, тот дай мне. Может, сапфир и нужен, может, он и вправду поможет мне.
— Но сапфир приурочен на завтра.
— О, заодно с Гильгамешем клянусь духом подземного царства Энкиду, — Кир послал мне эти перстни, чтоб уязвить мое сердце. Агат предостерегает: берегись козней врага! Хорошо, что я вовремя это понял. Долой их, долой! Когда я смотрю на них, кругом все темно. Глаза слепит от их сияния. Они слепят меня, слепят…
Шатаясь, Валтасар встал с кресла и, подняв шкатулку над головой, со всей силы швырнул ее об пол.
— Вот, — злорадствовал он, надсадно дыша, — Кир поступил, воистину по-царски, он предостерег меня против козней врага. — Валтасар бросил взгляд на Набусардара. — Надо быть наготове. А сейчас ступайте…
Закутавшись в пурпурный плащ, вобрав голову в плечи, Валтасар удалился в свои покои под сень Набопаласаровой цитадели.
Сановники в растерянности смотрели на рассыпавшиеся по полу драгоценности, и на согбенную фигуру царя был обращен лишь пристальный взгляд Набусардара.
На следующий день утром, едва солнце позолотило крыши, из Муджалибы прибыла царица, чтобы бдительно направлять волю и поступки Валтасара. В сопровождении небольшой свиты она незамеченной вошла через северные ворота в стене Имгур-Бел и оказалась на восточном дворе. Кроме стражи, о ее появлении никто не знал.
Первым долгом царица, окруженная княжнами, и прислужницами, пожелала возжечь благовония в висячих садах, где находился жертвенный храм повелителя богов Мардука. Сады эти были разбиты в северо-восточной части дворца на террасах, поддерживаемых сводчатыми опорами. Там, среди изумрудного кустарника и цветущих деревьев, возвышалось украшенное внутри колоннадой пышное святилище.
Царица направилась к алтарю и, пока юные прислужницы насыпали в жертвенные чаши лепестки халвана, шафрана, муската, нарда, алоэ, мирта и кинамона, молилась, опустившись на колени.
Она шептала слова молитвы так тихо, что никто не слышал ни звука. Царица оберегала тайны своего сердца от соглядатаев, доверяя их лишь великому богу.
И когда, памятуя наказы пророка Даниила, царица ощутила, что небо милостиво к ней, она поднялась и, незаметно пройдя на женскую половину дворца, послала доложить о себе Валтасару.
— Что ей опять нужно? — Нахмурился царь. Но принять царицу согласился и, как ни странно, встретил примирительной улыбкой. Вокруг него еще суетились слуги; соблюдая этикет, они в строгой последовательности выносили принадлежности его ночного туалета. Наконец главный придворный оправил цепь на груди у царя и, согнувшись в три погибели, облобызал пряжку на его сандалии.
— Когда ты, — рассердился Валтасар, — отучишься, князь, от этой мерзости?
— Так чтил я и его величество царя Набонида.
— О-о-о! — прохрипел Валтасар. — Но ведь я же не Набонид… Ступай.
Царь казался сердитым, невыспавшимся, подавленным.
Царица замерла. Когда они остались одни, она опустилась на колено и смиренно склонила голову. Царица ждала, как ждут рабыни или собаки. За последнее время ей столько пришлось пережить, опрометчивость Валтасара сокрушала ее. Она не решалась поднять глаза. Царь хранил молчание, и это угнетало ее еще больше.
Вдруг раздались шаги — один, другой, третий. Царь приближался к ней, и вот сандалия царя коснулась складок ее одежды. Рука Валтасара ласково легла на ее волосы, и, охваченная смятением, царица услыхала его печальный голос:
— Отчего ты не пришла ко мне этой ночью? Я так тосковал по тебе, всем сердцем тосковал по твоей благородной красе.
Она боязливо вздрогнула.
— Тебе трудно поверить в это… Долгие месяцы пренебрегал я тобою, как безумец ждал издалека неведомых красавиц… Но вчера Нинмаха открыла мне глаза. И что-то переменилось во мне.
Он положил ладони на ее обнаженные плечи и зашептал под самым ухом:
— Мое ложе приготовлено для тебя. Благовонный нард и мои объятия ждут тебя на нем. Взгляни мне в глаза, и ты прочтешь в них все. Я не лгу тебе, сестра и жена моя, царица моя.
Взволнованная, она теребила складки своей одежды, речь Валтасара повергла ее в растерянность, напомнив о тех минутах, которые пресекло время, а жизнь изгладила из памяти.
— Встань же, пойдем…
