никакого интереса, но их ошеломило открытие, что Сан-Урри унес и передал Эсагиле план Мидийской стены. Если бы персы могли завладеть этим планом, Кир без труда прорвался бы в пределы Халдейского царства с севера. —
Но Улу вовсе не собирался выдавать персам этот важный документ. Ему надо было усыпить их подозрения. Поэтому он сказал, что пока и сам не знает местонахождения плана и собирается это выяснить. Затем условился встретиться с ними еще раз в трактире Деревни Золотых Колосьев, известить о результатах своих поисков и сообща придумать, как похитить документ. Он согласился на встречу, чтобы убедить их в том, что ему нужно доверять. Можно будет в этот вечер окружить трактир солдатами царя, и шпионы будут схвачены. Если это еще не понадобится, то он воспользуется встречей, чтобы войти к ним в доверие, и даст им фальшивые ключи от ворот Эсагилы и от тайника, где спрятан план. Он может и сам под покровом ночи ввести их в Вавилон через ворота, охраняемые воинами Набусардара. Забаду и Элоса схватят, и таким образом в руки Набусардара попадет свидетельство враждебных намерений персидского льва, Кира.
Таков был продуманный Улу до мелочей замысел, в осуществимости которого он был совершенно уверен. Оставалось только ознакомить с ним Набусардара, но это было сделать легче всего.
Исме-Адад, при всей своей зоркости и проницательности, не подозревал о тайных помыслах Улу. И поведение Улу на заседании он расценил как несогласие с тем, что говорилось о средствах принудить вавилонян к щедрости. Поэтому он еще раз предложил Улу высказать свои соображения.
Тот повторил:
— Я уже сказал, святой отец, что сделаю это в более подходящее время.
— Что это значит? — уже более резко спросил верховный жрец.
— Это значит, что в священном месте воля Мардука священна для смертных.
— Конечно, — согласился Исме-Адад, казалось, удовлетворенный этим ответом.
Но поведение Улу вызвало в нем тревогу. Однако он был далек от истины и, разумеется, не предполагал, что Улу занят мыслями о Набусардаре, пока остальные обсуждают способы умиротворения Мардука.
Пасису, жрец помазаний, предложил:
— По-моему, угроза персидского вторжения — наилучшее средство вызвать щедрость вавилонян. Достаточно укрепить на городских воротах воззвание, и люди устремятся в храм Мардука и засыплют золотом его алтари.
Рамку, жрец омовений, поддержал его:
— Таким образом, Эсагила сосредоточит все сокровища Вавилона в своих подвалах, а вместе с этим придет и власть, ибо в Халдейском царстве у кого больше золота, у того больше и власти.
Асипу, жрец-заклинатель, присовокупил:
— Нужно немедля составить воззвания и тотчас вывесить их, чтобы замысел Эсагилы не опередили иные события или обстоятельства.
Магу, жрец священных исступлений, добавил:
— Совершенно верно. Народ и знатные люди должны узнать о персидской опасности из уст Эсагилы.
Замару, жрец песнопений, тотчас же подхватил, не сводя глаз с Исме-Адада, чтобы знать, какое впечатление произведут его слова:
— Этим Храмовый Город отведет от себя всякие подозрения в пособничестве Киру и рассеет веру халдеев в слухи о соглашении со святилищем Ормузда, если б это вышло наружу.
— Как это может выйти наружу? — взволнованно вмешался верховный жрец, которого при этих словах снова охватило беспокойство. — Разве посвященные в это не поклялись страшной клятвой? Кто же осмелится нарушить ее и навлечь на себя проклятие?
Исме-Адад посмотрел в упор поочередно на каждого — под этим взглядом Улу бросило в дрожь и впервые улыбка сбежала с его лица.
Он высказался тоже:
— Я скорее склонен опасаться, как бы персы не заподозрили нас в двуличии. С одной стороны, мы заключаем с ними договор, что не будем препятствовать вторжению Кира в Халдейское царство и в Вавилон, а с другой — настраиваем халдейский и вавилонский люд против персов, предупреждая его о персидской опасности.
— Напрасные опасения, — одернул его замару, который угодничал перед верховным жрецом, — напрасные, потому что мы вовсе не собираемся настраивать народ против персов, мы лишь используем страх перед персами и заставим их расщедриться.
— И это наше право, — вставил магу.
— Право, которое противоречит понятию о чести и заключенному договору, — вспыхнул Улу.
— Любые средства священны, если они служат божественному Мардуку, — заметил мунамбу.
— Именно, любое средство священно, если оно служит богу богов Мардуку, — подтвердил верховный жрец, — стыдно говорить здесь о бесчестности. Таблицы надо приготовить немедленно и вывесить на городских воротах. И жертвоприношения — кровью, огнем и золотом — тотчас будут возложены на алтари храмов.
— Во всех храмах или только в святилищах Мардука? — отозвался бару, всегда поддерживающий Улу.
— Конечно, только в святилищах Мардука, — сказал замару, хотя Исме-Адад еще раздумывал над этим.
— Это несправедливо, — возразил Улу, — жрецы в других храмах бедствуют, тогда как мы…
— Это справедливо, — строго перебил его Исме-Адад, — только мы одни служим богу богов.
Улу давно уверился в алчности служителей Мардука, готовых драться за лакомый кусок даже со своими собратьями. О святилищах других богов вспоминали только тогда, когда от самих храмов требовались пожертвования, но едва речь заходила о приеме даров, как немедленно оказывалось, что все предназначено святилищу Мардука.
Всю жизнь его приучали считать такой порядок единственно справедливым. Но, мужая, Улу подходил к поступкам людей с иными мерками, чем те, что были приняты в Эсагиле. На собственных весах он взвешивал деяния людей и пришел к выводу, что они далеки от понятия любви, правды и добра и что бог любви, правды и добра должен их отвергнуть. Вавилон не знал такого бога, но Улу интуитивно ощущал его присутствие в бескрайних просторах мира. Возможно, таким божеством был даже Мардук, заветные желания которого служители его культа извратили, сделав Мардука богом гнева и жестокости.
Улу с отвращением смотрел на присутствующих и с еще большим отвращением слушал их. Ему казалось, что он задохнется, если проведет с ними еще хоть минуту. Он невероятно устал и не в силах был выносить больше злокозненные и корыстные речи своих собратьев. У него кружилась голова от дурманного дыма благовонных трав, курившихся в золотых чашах в честь небожителей. Он даже сам не мог толком понять, от этих ли курений или от переживаний ему дурно до тошноты.
Он положил руку на лоб и встал.
Верховный жрец задержал его:
— Брат Улу, с некоторых пор мне непонятно твое поведение. Объясни, что тебя тревожит, ты ведь сам зачитал нам договор Эсагилы.
Улу чувствовал, как дух непокорности сейчас захлестывает его и вынуждает вступить в открытую борьбу.
Он собрал все свое мужество и сказал:
— Прочитав вслух эти предложения, я всего лишь исполнил свои обязанности доверенного, а вовсе не потому, что я принимаю их. Напротив, я с ними не согласен.
Все в недоумении уставились на него, лишь верховный; жрец, хотя его бросило в пот, пытался сохранить хладнокровие и сказал подчеркнуто мирным тоном:
— Помогите ему, братья. От жары у него помутился рассудок. Выведите его на воздух.
Исме-Адад думал избавиться от него, но Улу с непреклонным и решительным видом продолжал:
— Надо сказать народу правду. Не пристало наживаться на опасности, которую сами же мы и накликали.
