пожертвовала по приказу Вавилона.
Он сам отдал этот приказ, и теперь, в наказание, вместо ожидаемой любви, она отвечает ему озлобленностью.
Он давно не пользуется расположением Эсагилы, благосклонность царя висит на волоске, жителей столицы он оттолкнул от себя оборонительным планом, а любовь Нанаи погубил случайно. Теперь на всем белом свете у него осталась только армия. Может, попытаться вернуть любовь Нанаи, открывшись ей? Гонец верховного военачальника не в силах ничего изменить, но Набусардар может выпросить себе прощение. А если Нанаи не простит его? Он может принудить ее и добиться ее любви силой. Но о такой ли вынужденной любви тоскует Набусардар? Разве ему нужна безразлично какая любовь, а не одна- единственная — свободно родившаяся, пламенная и преданная, чтобы при ее поддержке у него хватило сил совершить то великое, что он задумал?
И, чтобы все было до конца ясным, он спросил ее еще раз:
— Значит, дочь Гамадана отклоняет дар и благосклонность Непобедимого?
— Да, господин, дочь Гамадана благодарит за этот слишком щедрый подарок. Я не могу принять его, так как подобными сокровищами вавилонские вельможи расплачиваются за обладание женщинами, а я не продаюсь. Я любила Набусардара, пока не знала, что такое Вавилон. Теперь я это знаю и…
Она невольно запнулась, потому что и сама боялась верить тому, что собиралась сказать. Ведь даже зная о царящем в Вавилоне распутстве, она не перестала думать о Набусардаре. Она поняла это сейчас. Любовь ее и в самом деле подобно пирамиде Хеопса, которая стоит от века и простоит еще века. Но мысль, что ей уготована во дворце Набусардара роль, которую до нее выполняло множество других женщин, пронизывало ее острой болью. Нет, она ждала от Набусардара доказательств чистой любви, только тогда она примет его подарок и пойдет за ним, как преданная собака. Пусть он хоть чем-то докажет ей это, как делал минувшей ночью Устига.
Она повторяла про себя его слова:
«Я не могу дать ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, так как все свое имущество я подарил Персии. Но могу дать тебе себя, каков я есть. Если ты предпочитаешь драгоценности и золото, ищи их в другом месте, но если тебе дороги добро, любовь и правда, выбери меня. Я буду для тебя, как почва для растения, из которой оно растет и которая питает его. Но помни, что растение, пересаженное в золото, гибнет»
Нечто подобное она желала бы услышать от Набусардара. Набусардар же собирается оторвать ее от родной почвы и пересадить в грунт из золота, в котором она наверняка зачахнет. Зачем великие боги пожелали, чтобы она узнала Устигу? Пусть бы она знала одного Набусардара.
В смятении она добавила:
— Передай все это Непобедимому… и… — но не смогла кончить.
Набусардар ответил ей, превозмогая боль в сердце:
— Должен ли я безжалостно разрушить надежду, последнюю надежду, которой жил мой господин?
— Да, пусть узнает, что не всякое женское сердце можно открыть золотым ключом. Скажи своему господину, что, кроме золота и дорогих камней, существует еще и честь.
— Разве ты считаешь Набусардара человеком, лишенным чести?
Она невесело усмехнулась.
— Попроси его рассказать о приключении в Мемфисе и тогда суди сам,
— О приключении в Мемфисе? — удивленно переспросил он.
Правда, он учился когда-то в военном училище в Мемфисе. Правда и то, что он там проводил время в беспечных и достаточно бурных развлечениях. Одаривал любовниц золотом и драгоценностями. Он и не скрывал этого. Разве иначе жили сыновья всех халдейских вельмож? Заслуживает ли он за это порицания?
Одновременно с ним в Мемфисе проживал и некий персидский князь с глазами святого. Звали его Устига, и он очень нравился египетским женщинам и скромным, целомудренным египетским девушкам. Устига был вхож в избранный круг и пользовался благосклонностью дочерей самых родовитых семей Мемфиса. Из мести Набусардар обесчестил его избранницу, и та в отчаянии бросилась в воду Нила. Этот случай Набусардар с радостью стер бы из памяти. Из всех воспоминаний о стобашенном Мемфисе это было одно из самых неприятных.
Случилось это давно, шли годы, и Набусардар забыл о грехах юности. Теперь слова Нанаи заставили его вспомнить о них. Странно, откуда она узнала об этом? Среди множества предположений всплыла мысль о персидских шпионах, и он силился поймать нить, потянув за которую он распутал бы этот клубок. Возможно, что среди персов ей встретился и князь с глазами святого по имени Устига. Только он мог очернить его в глазах Нанаи и поколебать ее любовь.
Поэтому Набусардар решил перевести беседу в иное русло, надеясь попутно выведать истинные чувства Нанаи. Отказав ему в любви, она вряд ли откажется выдать ему персидских лазутчиков.
— Итак, ты отклоняешь дар, и причиной тому мальчишеские выходки Набусардара, хотя Набусардар давно уж не мальчишка. Однако я не вправе говорить за него. Я его посланец и уполномочен касаться только военных вопросов, не мне улаживать его сердечные дела. Подарок я ему верну, а теперь попрошу тебя, дочь Гамадана, рассказать, как ты обещала, о персидских лазутчиках.
— Не так все это просто.
— Ты уже не согласна выдать Вавилону персов?
— Вавилон не имеет на них права…
— Вавилон не имеет на них права, ты сказала? Да известно ли тебе, что армия царя Кира окружила Халдейское царство с трех сторон? Сознаешь ли ты, что сейчас играешь со смертью?
Армия царя Кира окружило Халдейское царство с трех сторон. Возможно ли? — пронеслось у нее в голове, снова вызвав смятение. Но она быстро совладала с собой. Устига лгал ей, когда уверял, что у персов нет враждебных умыслов против Вавилонии! Может, он и сам ничего не знал? Едва ли, он ведь первым получает тайные сведения. Ему ли этого не знать? Он обманул ее!
У нее задрожали губы, и она с горечью взглянула на мнимого царского гонца.
— Выдашь ли ты персидских шпионов или тебе не жаль лишиться головы? — холодно спросил он, потому что она продолжала молчать.
— Не суди так поспешно, ты ведь не знаешь, что я скажу. Ты перебил меня, а я хотела сказать, что я выдам шпионов не Вавилону, а только Набусардару.
— Я тебя слушаю.
— Да и то при одном условии.
— Время идет, дочь Гамадана. Я должен как можно раньше вернуться со сведениями. Рассказывай, не теряя времени.
— Ты слишком нетерпелив, но я не задержу тебя. Персы подошли к нашим границам, и я знаю, в чем состоит мой долг.
Как же Устига уверял ее, что у персов нет злых умыслов против Халдейского государства?.. Отчаяние охватило ее. Все оказалось таким сложным, запутанным, словно сети рыбаков после бури.
Она продолжала:
— Я знаю, в чем мой долг, и потому слушай: пусть завтра в это же время сюда придет сам Набусардар. Человек, которого он увидит сидящим на краю моей постели, и есть персидский шпион. И это никто иной, как сам начальник персидских лазутчиков в Халдейском государстве. Он князь, и род его очень знатен. Я не требую, чтобы с ним обращались как с князем, но требую — и это мое непременное условие, — чтобы никто не смел посягнуть на его жизнь.
Она сурово взглянула на гонца, который жадно ловил ее слова.
— Так вот, — прибавила она, — жизнь за жизнь. Шпион, которого я выдам Набусардару, спас меня от жрецов Эсагилы, и я обязана отплатить ему тем же.
Она продолжала смотреть на верховного военачальника строгим и испытующим взглядом, словно подчеркивая непреклонность своей воли.
— Если Набусардар не сможет поручиться за жизнь Персидского лазутчика, то я его не выдам, скорее соглашусь положить голову на плаху.
— Не слишком ли ты благосклонна к этому персу? Едва ли кто из халдеев одобрит твои чувства, —
