объяснение. О боже, ну как она могла представить, что ее пациент — скандальный Уоллингфорд?
— Я дам вам полкроны, — пробормотал Мэтью, — если вы мне скажете, где она живет.
Окинув собеседника хмурым взглядом, Джейн повернулась к нему спиной, собираясь уходить. Но Мэтью потянулся к ней и схватил за руку:
— Хорошо, крону! Только скажите, где мне найти Джейн!
— Она не хочет, чтобы ее искал кто–то вроде вас.
— Ладно, пять фунтов! А теперь дайте мне ее адрес. Глаза Джейн вспыхнули гневом.
— Уберите от меня свои лапы, иначе позову констебля!
Губы графа исказила усмешка.
— Он вряд ли поверит, что я домогаюсь вас, не так ли? Такую, как вы, едва ли захочется взять силой!
Джейн уже задыхалась от жестокости его слов.
— Вы никогда не найдете ее, — злобно прошипела она.
— Никто не может ускользнуть от меня, я привык получать то, что хочу. — Уоллингфорд отпустил руку собеседницы и взглянул ей прямо в глаза. — А теперь скажите, сколько мне нужно заплатить за то, чтобы получить от вас то, что я хочу?
Все существо Джейн заполнила ненависть к лорду. И почему она так ошиблась? Как могло это надменное, пресыщенное животное быть ее милым Мэтью?
Ошеломленная, Джейн смотрела на него, пытаясь понять, как у одного человека может быть две таких разных стороны.
— Как я понимаю, и этого мало! — взревел он. — Вот, здесь десять фунтов, скажите же мне, как найти Джейн. Немедленно!
Она взяла деньги, медленно положила их на землю и наступила на купюру, каблуком измельчая ту на мелкие кусочки.
— На этих улицах можно купить кого угодно, милорд, но только не меня!
Махнув юбкой и горделиво вскинув голову, Джейн удалилась вниз по улице, где, сделав жест рукой, остановила двухколесный экипаж. Уже проезжая мимо места, где они только что беседовали, несчастная увидела, как Мэтью — сейчас это был именно Мэтью, а не Уоллингфорд — решительно направлялся в больницу.
Джейн была права, когда думала, что ее мир изменится, как только она сядет в карету к Мэтью. Ее мир на самом деле изменился. За одно короткое мгновение он из серого превратился в черный. Джейн была разрушена, раздавлена, сломлена графом Уоллингфордским.
С небес лился стремительный ослепляющий поток. Не обращая внимания на пробирающий до костей холодный ветер и усилившийся дождь, Мэтью крепко сжимал железную решетку ворот и напряженно вглядывался в пустую точку — туда, где он всего пару дней назад держал Джейн за руку.
Суровая реальность больно ранила графа, и он настойчиво гнал от себя мысли о том, что навсегда потерял любимую. Что же он сделал не так, в чем ошибся? Неужели его напор был слишком сильным, а объятия — чересчур бесстыдными? Или Уоллингфорд спугнул ее, потому что не сумел совладать со своей собственной страстью? Нет, это просто невозможно!
Прикосновения Мэтью были нужны Джейн как воздух — в той же самой степени, что и ему требовались ласки возлюбленной. Граф знал это — он все еще верил в это. Отношения с Джейн были большим, чем одна из обычных интрижек. Уоллингфорд был убежден в этом, хотя до конца и не осознавал почему. А теперь ему нужно было понять, что произошло, почему Джейн не пришла на встречу. Он хотел узнать причину ее отказа, чего бы это ни стоило.
Каждую ночь и каждое утро он приезжал в больницу, надеясь отыскать возлюбленную, хоть мельком увидеть Джейн, когда та спешит на дежурство или возвращается с работы. Но Мэтью не замечал никого, кто хотя бы отдаленно напоминал объект его воздыханий. А он обязательно узнал бы ее фигуру, угадал знакомые очертания даже под плащом. Да что там говорить: Мэтью угадал бы Джейн по одному только ангельскому голосу, по этим нежным ноткам, способным успокоить, утешить в одно мгновение! Но он не встречал никого, кто походил на Джейн. Письма, которые граф отправлял в больницу, возвращались к нему нераспечатанными. Уоллингфорд даже лично побывал в больнице, где долго выспрашивал о возлюбленной. Но старшая медсестра отделения категорически отрицала, что знает некую Джейн.
Она явно скрывалась от Мэтью, но почему?
Отойдя от железного ограждения, граф моргнул, пытаясь смахнуть с ресниц капли дождя. Не обращая внимания на яркие вспышки молний и раскаты грома, он растерянно шагнул назад, не в силах отвести взгляд от ворот больницы.
Будь проклята эта Джейн, не пожелавшая встретиться, обманувшая его ожидания! И будь проклят он сам — за то, что стал таким сентиментальным дураком! Каким же простофилей нужно быть, чтобы приезжать сюда каждый день, надеясь и молясь, чтобы наконец–то найти ее!
О господи, как же это унизительно и достойно презрения — его рабская зависимость от Джейн! Как могла женщина, о которой он ровным счетом ничего не знал, вдруг стать жизненно важной составляющей его счастья? Прежде он никогда не связывал с женщинами свое понятие счастья, почему же позволил это теперь?
Горькая правда была очевидна, и Мэтью заставил себя признать собственную ошибку. Он допустил серьезную оплошность, когда поверил, что Джейн отличается от остальных женщин, с которыми он имел дело в прошлом.
Черт побери, она заставила его надеяться, чувствовать себя пробудившимся к жизни, томиться от страсти! Хорошо, что все уже позади. К дьяволу ее! К дьяволу себя самого, сумевшего поверить в доброту и великодушие женщины!
Уоллингфорд распахнул дверь кареты, и кучер склонился к нему с высоты козел:
— Домой, ваша светлость?
— Нет! — гневно прорычал граф. — К мадам Рекамье.
— В бордель? — мрачно переспросил кучер.
— А у вас какие–то возражения на сей счет, Тернер? — резко бросил Уоллингфорд.
— Но я не думал…
— Вы правы, черт возьми, когда говорите, что не думали! Впредь потрудитесь держать свое мнение и свои мысли при себе. Я плачу вам за управление экипажем, а не за разговоры. И если вы не будете выполнять свои прямые обязанности, я найму другого кучера, который сможет делать свою работу.
Лицо молодого слуги стало пунцовым.
— Прошу прощения, ваша светлость.
— Так–то лучше. И запомните хорошенько, если дорожите своей работой: последнее, что я хочу слушать, черт побери, — это нравоучения от нанятых служащих об аморальности моего поведения. Когда мне понадобится проповедь, я отправлюсь в церковь или, что еще лучше, нанесу визит своему отцу.
С шумом захлопнув дверцу кареты, Мэтью уселся, вытянул ноги и принялся задумчиво наблюдать, как струйки дождевой воды стекают с блестящей кожи его ботинок. В каком же мрачном настроении пребывал сейчас граф! Им владел гнев огромной, колоссальной силы.
Перед мысленным взором то и дело вспыхивал образ Джейн. Граф настойчиво гнал его от себя, стараясь забыть и то волнительное чувство, которое охватывало, стоило коснуться губ любимой. Вспоминая о тех страстных, особенных мгновениях, Уоллингфорд начинал сгорать от вины за то, что приказал своему кучеру ехать в публичный дом.
И зачем он собрался в бордель? Сейчас Мэтью явно не был расположен к чувственным утехам. Его удручало не только дурное расположение духа, было в этом состоянии и нечто более тревожное — уколы совести, больно ранившие его.
К дьяволу эту Джейн! Уоллингфорд смачно сплюнул и воинственно скрестил руки на груди. Он ничего не должен медсестре, он даже не знает ее фамилии! К тому же он никогда не увидит ее вновь…
Нет, Мэтью ничего не должен Джейн, он не обязан хранить ей верность. Эта женщина разбила графу сердце, разбила единственную надежду, которая еще теплилась в его сердце. Черт возьми, как же он ненавидит всю эту сентиментальную чепуху! Чем быстрее Уоллингфорд вернется к тому легкомысленному и развратному кутиле, которым он, по сути, и являлся, тем лучше.
